Станислав Божко, писатель и правозащитник, в декабре 1995-го года вытащил из подвала у русской церкви в Грозном 14-летнюю Инну Гребцову, пострадавшую от бомбежки. У нее были изранены ноги. «На Чечню падали полуторатонные бомбы, — говорит Божко. – Они падали с такой высоты, что человек, нажимавший кнопку наверху, в истребителе, не думал о том, что или кто находится внизу. Я всегда помню, как она кричала, как не было даже бинтов. Ее удалось эвакуировать с помощью чеченца, который покидал город и вывозил свое имущество, пытаясь его спасти. Чтобы положить на заднее сиденье Жигулей Инну, ему пришлось выгрузить весь свой скарб. Он вывез Инну в Слепцовскую, там ее прооперировали, и она жила еще до 1999-го года. Зимой 1999-го года она была убита в пятидесяти метрах от того места, где я нашел ее в 95-м. На нее снова сбросили бомбу».
 

С Полиной Жеребцовой Станислав Божко познакомился позже. Полине повезло – в отличие от Инны Гребцовой, она сумела выжить. И спасти свой дневник, который вела с 9 лет. Дневник, который, по словам Божко, развенчивает новейшую историю России, преподаваемую сегодня в школах. Теперь, на презентации этой книги, Станислав Божко говорит о том, что история Полины – настоящее чудо. И что выжила, и что смогла опубликовать свои свидетельства. Он считает очень важным то, что «несколько тысяч человек сумеют уйти от мифов, в которых мы живем – мифов о войне, мифов о жертвах».
 

Полина родилась в Грозном 25 лет назад. Дед, известный тележурналист, интеллигент и книгочей. Мама, строгая, добрая, несчастная, рано оставшаяся с маленьким ребенком без мужа. В их грозненской квартире было все, что отличало в то время дом состоятельных людей – старинная посуда и интерьерный антиквариат, книжные полки до потолка, да еще раритетная икона, которой венчали прабабушку.
 

Первая чеченская война отняла деда, погибшего во время бомбежки. Отняла счастливое детство и надежду на будущее. «В Грозном никогда не было неприязни к русским, мы жили очень дружно, — вспоминает Полина. – А после первой войны отношение изменилось. У многих погибли близкие. Нас стали отождествлять с теми, кто сбрасывал на Грозный бомбы. Мне говорили: «Это же ваши нас бомбят».
 

После первой войны Полина научилась драться. В школе ее задирали, били, в нее бросались камнями. Она все время ходила в синяках. «Меня оставили в покое, только когда я стала драться, — говорит девушка. – Но на бытовом уровне я часто слышала: «Она русская, а русские нас убивают». Ей было тогда совсем мало лет, гораздо меньше, чем тем, кто выходит сегодня на русские марши. Но она всегда понимала: нет плохих народов, есть плохие люди. «В том, что русские для многих людей в Чечне стали врагами, виноваты наши правители, — говорит Полина. – Они решали свои задачи, не думая о тех людях, которые погибали под бомбами. И о тех, кто выжил».
 

Когда началась вторая война, Полине было 14. Ее уже рассматривали как невесту. Мамы соседских парней приходили в гости и намекали на возможность породниться. Тогда в Чечне смешанные браки еще были обычным делом. Свои романтические переживания она описывает в дневнике, единственном свидетеле ее радости, бед, страданий.
 

Осенью 1999-го Грозный был обстрелян ракетами земля-воздух. Одна из них упала на рынке в Грозном, где Полина с мамой торговали книгами и журналами. Погибло много людей. Полина была ранена в ноги. В тот страшный день в грозненской больнице не было света, не работал рентген, а операции делали без наркоза – не хватало медикаментов. Люди умирали десятками прямо под ножами хирургов. Полине снова повезло — ее, израненную, не стали оперировать и отправили домой. Еще полгода после этого осколки, застрявшие около кости, причиняли ей резкую боль.
 

Потом бомбежки стали ежедневными. Она потеряла много друзей и соседей. Она научилась даже спать под звуки разрывающихся снарядов. Она пережила бомбежки, подвальную жизнь, голод, холод, человеческую жестокость. Она вспоминает, как приходили к ней в дом русские солдаты и рассказывали, что не знали о таком количестве женщин и детей в разбомбленном Грозном. Им говорили, что мирных жителей в Грозном нет. И, подавленные увиденным, они делились с Полиной и ее мамой солдатской тушенкой. А другие солдаты стреляли по девочке, которая кормила остатками своего скудного обеда раненую собаку. И смеялись. Для них это было чем-то вроде стрельбы в тире. Так же неоднозначны ее воспоминания о чеченцах — одни срывали на ней злость, а другие – помогали и жалели.
 

Она вспоминает, как в мае 2000-го года, ее спас, умирающую от истощения, русский солдат, а парень-чеченец нарисовал своей кровью красный крест на белой тряпке – чтобы машину, вывозившую больную девочку в госпиталь МЧС, не останавливали на постах. Она решила навсегда оставить Грозный только в декабре 2004-го, после того, неизвестные взорвали машину возле больницы – погибли женщины и дети. «Я поняла, что мира не будет, — говорит Полина. – Мы бросили все и уехали». Впрочем, у них ничего и не было – их дом рухнул еще в 2002-м.
 

Ее мать живет в глухой деревне на юге России – Полина никогда не уточняет, где именно – боится за маму. Она живет на пенсию в 5 тысяч рублей, в маленькой комнате в бараке, где даже нет туалета – он расположен в двух кварталах от дома. Однажды, когда Полина лежала в больнице, а ее мать голодала, ей прислала 5 тысяч рублей правозащитница Светлана Ганнушкина. Полина говорит, что никогда этого не забудет. «В этой деревне одинокие старики иногда ловят и варят собак, потому что голодают, — рассказывает девушка. – Моя мама собак жалеет, она их обменивает на хлеб и приводит домой. В ее комнате живет 20 кошек и собак, она их купает и кормит».
 

Сама Полина снимает квартиру в Подмосковье. Ее муж, эмигрант из Средней Азии начала 90-х, работает в нескольких местах, но им едва хватает денег на аренду жилья. Иногда у них нет даже еды. Полина работала секретарем, гувернанткой, репетитором, но в последнее время работать не может: четвертый раз за год лечится в стационаре - сказались последствия войны. Ей помогают люди, на которых, как говорится, земля держится. Это правозащитники Елена Санникова, Светлана Ганнушкина, Станислав Божко. Сначала они ее приютили, потом помогали с лекарствами. Ганнушкина давно помогает беженцам. Выбивает для этого на западе гранты, в получении которых правозащитников часто упрекают патриотично настроенные граждане. Наверное, эти патриоты ни за что не поверят в то, что ни Полина Жеребцова, ни ее мать, ни сотни таких как она до сих пор не получили от государства реальной помощи. Компенсации за утерянное жилье хватило на годовую аренду жилья в Ставрополе и лекарства для матери-инфарктницы, а компенсации за ранение или хотя бы курса реабилитации Полине никогда и не предлагали.
 

Светлана Ганнушкина рассказывает, что беженцы из Чечни до сих пор обращаются к ней в «Гражданское содействие», у многих из них нет средств к существованию. «Как-то один беженец сказал, что ему посоветовали обратиться ко мне в Федеральной миграционной службе», — говорит правозащитница. И это даже не смешно. Когда несколько неравнодушных человек пытаются сделать то, что должно было делать государство, можно смело констатировать, что государство больше не является защитником и гарантом.
 

— Однажды я собрала всех русских, оставшихся в результате чеченской войны без крыши над головой и средств, и обратилась к общественности с просьбой помочь беженцам — кто чем может. Но никто не помог, — говорит Ганнушкина. — Людям, которые собираются на «русские марши», надо и об этом знать.
 

Последние месяцы Полина провела в больнице. У нее не хватает денег на лекарства. Дорогие лекарства несколько раз покупала Ганнушкина, но эта помощь не может быть регулярной.
 

Правозащитники пытались отправить ее на лечение в Испанию – испанская сторона согласилась принять девушку, но в Москве в посольстве визу почему-то не дали. Светлана Ганнушкина считает, что Полину из страны не выпускают – боятся, что «будет клеветать на Западе». Осенью прошлого года ей угрожали по телефону. Звонили среди ночи или на рассвете и предупреждали, чтобы не публиковала свой дневник. Во время одного из звонков Полина включила громкую связь, и угрозу услышала сотрудница «Мемориала», у которой Полина ночевала. Потом звонили ее мужу. Звонили и молчали. Перестали звонить, только когда стало известно, что книга Полины выходит в свет.
 

***
 

Чтобы рассказать о своей жизни и своей войне, Полина вышла из больницы и провела в Сахаровском центре презентацию книги, выпущенной скромным тиражом в 2 тысячи экземпляров. Она немного стеснялась, читая свои детские воспоминания, а люди, сидящие в зале, едва сдерживали слезы. На ней был шелковый платок, закрывающий шею и отдаленно напоминающий хиджаб, и поэтому после презентации ее спрашивали, не мусульманка ли она. Она говорила, что читала и про ислам, и про христианство, что в ее роду были и христиане, и мусульмане, и что «на самом деле Бог один» . «Я человек мира, — улыбается, глядя из-под белокурой остриженной челки. – А платки люблю с детства. У нас в Чечне модно было носить платки».
 

Она мечтает уехать из России. За свою короткую жизнь она не видела в своей стране радости. У нее не было детства, нет и будущего. «Я не хочу здесь жить. Я хочу жить в стране, где нет нефти и газа, но есть ценность человеческой жизни».
 

Несмотря на пережитое, она осталась добрым ребенком. И может долго и серьезно говорить о том, что этническая принадлежность никак не связана с такой категорией как совесть. Елена Санникова говорит, что этим ее дневник и уникален. Читая его, понимаешь, что граница проходит не между боевиками и федералами, не между чеченцами и русскими, — она проходит по сердцу каждого человека.
 

Санникова убеждена, что корни радикального национализма, поразившего современное российское общество – в чеченской войне. «Нравственно все закончилось в уничтоженном Грозном, — говорит правозащитница. – Жестокость порождает жестокость. После первой войны русские оказались в ужасном положении в Чечне. Это стало причиной для новой войны. Новая война оказалась еще страшнее. О ней лгали. Солдат и офицеров настраивали, что мирных людей в городе нет, что там одни боевики. И отправляли их воевать с женщинами и детьми. И спасти положение можно, только если мы все покаемся перед людьми, которые умирали в холодном Грозном в то время, как мы пили чай на теплых кухнях».