Один раз в клубе МИСИ на Спартаковской был концерт Градского. Клуб уже тогда ( примерно 79-80 гг) был старым и как он не рухнул тогда от количества людей мне до сих пор удивительно. Градский вышел абсолютно пьяным. Но как он пел! Два часа мы все пели с ним, орали и были счастливы. Потом прошло несколько лет. Александр Борисович стал появляться на экранах , уже немного растолстел, но голос был « с того концерта». В то время я дружила с Андреем Кнышевым . Он уже был « тем самым Кнышевым», а я была уже замужем. Поэтому мы просто дружили). Как-то раз мы гуляли по Тверской и Андрей предложил зайти к Градскому - у него тоже была квартира на Тверской. Я от волнения даже стала заикаться, когда мы зашли. Поэтому, когда Александр спросил, как меня зовут, я тупо промолчала. Бедному Кнышеву , как мне сейчас вспоминается, было даже как-то неловко. А Градский ( кстати, манера разговора с молодыми исполнителями на Голосе точно такая же, как и была тогда) улыбнулся и сказал : « Хорошая девочка. Ирочка». Пока мы пили чай , они с Андреем болтали, а я так и сидела, как истукан. Потом мы с Александром Борисовичем общались на приемах Эха , весело разговаривали, он радостно меня приветствовал , но ни разу я не напомнила ему, что я та самая « Ирочка». Может быть ТАМ, при встрече, я напомню.
Умер Александр Градский. Осенью он тяжело перенес коронавирус и так и не оправился. Непосредственной причиной смерти стал инсульт.
Мы познакомились в 1981 году, когда я занимался музыкальной журналистикой, и несколько лет общались довольно плотно. Я писал главным образом для журнала "Студенческий меридиан"после того, как накануне Олимпиады (и в рамках подготовки к Олимпиаде) меня выгнали из Польши. А тут как раз заведывавший музыкальной рубрикой в журнале мой друг Юрий Бугельский , страстный горнолыжник, в очередной раз переломался в горах, выбыл из строя на полгода, и меня взяли на его место. Я быстро набросал план действий, в котором было три позиции: "Арсенал", Градский и Пугачева. На всех трех в тот момент были наложены цензурные ограничения. Пугачева что-то незадолго до этого натворила пьяная в Доме литераторов, а Козлов с Градским просто выпадали из ряда советской попсы, где царствовали Магомаев и Толкунова, и за одно только это эстетическое выпадение из ряда их не разрешали по телевидению и не очень-то освещали в прессе, выступать они могли по большей части в провинции. Для Градского один-единственный раз было сделано исключение - его пригласили на "Песню года", где он исполнил "Как молоды мы были", и произошло это исключительно благодаря протекции Александры Пахмутовой, написавшей эту песню. Тоже не обошлось без трений. Лапин, например, сказал Пахмутовой, что для начала Градский должен подстричься. Кроме того, желательно, чтобы он вышел на сцену без очков. А очки у него были знатные. Огромные, с зеленоватыми стеклами, очки в сочетании с длинными волосами делали его похожим на какую-то западную кинозвезду, а это выпадало из эстетики "Песни года". На самом деле очки никакими западными не были. Их ему сделали из подручных материалов поклонники со Львовского завода кинескопов. Когда я в 2005 г. написал о его очках в ЖЖ, на меня разные знайки набросились в комментариях: из кинескопа невозможно сделать очки, соблюдая диоптрии и прочие требования. Но все-таки один из комментаторов подтвердил, что и у него очки были того же происхождения. Это была типичная для этого производства халтурка - в свободное от работы время они делали "западные" очки. Мне про очки рассказал сам Градский, а он никогда не врал. Как бы то ни было, мою программу в журнале утвердили, и я приступил.
Козлова я прекрасно и близко знал со времен Польши, а к Градскому я побежал знакомиться. Он жил в какой-то хрущевке поблизости от Мосфильма. Это была не совсем хрущевка, потому что она была кирпичная, а не панельная, но тоже из числа быстровозводимых (процесс производства точно такой пятиэтажки воспроизведен в одной из новелл фильма "Операция Ы"). Градский на тот момент был холостой, квартира была маленькая, двухкомнатная, вторую комнату занимала его пожилая больная бабушка, за которой он усидчиво ухаживал (в результате она дожила до ста лет). Сам он жил в проходной комнате, половину которой занимал рояль, а над раскладным диваном на стене, на блёклых советских обоях красовалась крупная надпись, сделанная фломастером: "Ура! Сегодня развожусь с женой Настей!" "Жена Настя" - это Анастасия Вертинская.
Вообще-то до 14 лет Александр носил отцовскую фамилию Фрадкин, а Градским стал только после того, как его мама - Тамара Градская - умерла. Тамара работала в журнале "Театральная жизнь". После ее смерти его опекала театральная и околотеатральная общественность, а воспитала его та самая бабушка главным образом.
В музыкальную школу его отдала еще мама. До последнего момента они думала его отдать на виолончель. Но уже буквально на пороге школы она сообразила, что худенькому мальчишке будет тяжело носить эту виолончель, и она переписала его на скрипку. Градский, однако, был пытливым мальчиком, и еще в школе стал осваивать другие инструменты - фортепьяно, гитару и даже духовые. Всё, что попадалось ему на глаза звучащее, он пытался освоить.
Дядя Градского был танцором в ансамбле Моисеева, он подарил ему привезенную с гастролей пластинку Элвиса Пресли. Саша выучил ее наизусть. Выучил - в том смысле, что не только текст заучил, но мог и мелодию сыграть на доступных ему инструментах. У него был безупречный слух. Позже, когда уже у него была своя рок-группа, он на слух "снимал" музыку с пластинок и они играли западные песни на полуподпольных концертах.
В школе у него было амплуа "Робертино Лоретти". Его ставили в программу школьных концертов исключительно в этом качестве. "О соле мио!" и всё такое. Говорят, один в один было.
В начале шестидесятых до Москвы докатились песни "Битлз". Тогда же появились и первые наши подражательные ансамбли. Самый первый образовался в МГУ, при интерклубе. Саша, конечно, не мог отказать себе в удовольствии бегать туда и даже играл с ними иногда. В конце 1963 или в самом начале 1964 он создает свою собственную группу. Сначала она называлась "Лунные собаки", потом "Серебряные струны". Наконец - "Славяне". Довольно быстро в группе начались разногласия на почве репертуара. Градский, например, хотел уже играть свою собственную музыку, то есть им написанную. Из группы пришлось уйти.
Вместе с друзьями он основал группу "Скоморохи", играющую музыку, якобы основанную на русской народной традиции. "Родился ужасно хитрый план, - рассказывал мне Градский в интервью, - посидеть годок-другой, втихаря сочинить много хороших песен, а уж потом со всем репертуаром выйти на публику и поразить всех. Но, чтобы осуществить эти намерения, нам нужны были инструменты и аппаратура. Пришлось разработать другой план, не менее хитрый: одновременно со "Скоморохами" организовать другой ансамбль - "Лос-Панчос", выступать на разных танцульках и торжественных вечерах". "Скоморохи" предъявили новый репертуар, сыграв его на аппаратуре, заработанной благодаря "Лос-Панчос", в 1966 году. А в 1969 году Градский поступает в училище при консерватории. Уже на первом курсе, узнав, что он параллельно где-то играет рок-музыку, его отчислили. И он поступил в Гнесинское, которое закончил с отличием.
"Скоморохи" же продолжали выступать. И в декабре 1971 года на фестивале "Серебряные струны" в городе Горьком жюри присуждает главную премию двум группам: никому не известному самодеятельному "Ариэлю", приехавшему из Челябинска, и ансамблю "Скоморохи" Александра Градского. И вот с этого момента собственно начинается его карьера.
Первым серьезным композитором, обратившимся к Градскому как к солисту, был Давид Тухманов. Градский записывает для него "Джоконду" и "Жил-был я". Потом Андрон Кончаловский приглашает его написать музыку для фильма "Романс о влюбленных". Предложение было неожиданным, но у Градского уже было написано десятка два музыкальных отрывков, он показал их режиссеру, тот выбрал семь или восемь. Затем Булатом Окуджавой и Натальей Кончаловской были написаны на две мелодии Градского стихи (только "Песня о птицах" создана уже на готовые стихи Глазкова). Работа над фильмом была для Градского, по его словам, сущим адом. Он же понятия не имел, как пишется музыка для кино. Но вроде справился. После успеха "Романса о влюбленных" на него посыпались заказы от кинематографистов. Он всё сделал, ни от чего не отказался. К моменту нашей первой встречи в конце 1981 года он написал музыку к восьми художественным фильмам и еще к какому-то количеству мультфильмов. Всё это весьма поправило его финансовые дела.
Но Градскому не нравилось, что о нем говорили обычно так: "Это который Градский? Который "как молоды мы были"?" И он начал работать в больших жанрах - писал рок-оперы (первая называлась "Стадион", по поводу событий в Чили, довольно сильная работа). Очень удачным был цикл на стихи Саши Черного. У него как раз родился сын, и в этом цикле есть "Колыбельная", которую он пел с особым чувством. Затем последовала экспериментальная фольклорная пластинка. Ну а дальше вы и сами знаете. А я как раз не очень-то и знаю. О перипетиях с театром, который ему то давали, то отбирали, то снова возвращали, доходили какие-то отголоски. О каком-то шоу "Голос", про которое сегодня все пишут, я вообще не могу ничего сказать, не видел.
Когда мы познакомились, Градский был очень худой. Но даже тогда он испытывал комплексы по поводу своей фигуры, поэтому уже в те годы выходил на сцену всегда в черном. Это не свидетельствовало о мрачности его характера. Наоборот, он любил посмеяться, даже похохотать по любому поводу, да и сам обладал светлым чувством юмора.
Считается, что у Градского был дурной характер. Он мог обматерить ближайших сподвижников на голом месте, или вспылить в каком-то важном кабинете и тем самым в момент разрушить свой давно вынашиваемый проект. У очень многих людей остались на него незалеченные обиды. Но разве это сейчас нужно вспоминать. Ушел замечательный музыкант. Вот что главное и вот что больно.
Самое -самое начало 90-х. Выхожу из редакции Московских новостей на Пушкинской. Машу рукой в надежде на такси или частника. Останавливается машина, человек за рулем говорит: если нам в одну сторону, то подвезу, если нет, то извини. Мне на Комсомольский проспект, говорю. А мне на Ленинский, отвечает, залезай.
Залезаю. Едем. Что-то смутно знакомое мне мерещится в незнакомце за рулем, как будто где-то уже видела. Так бывает, думаю, не важно. У меня в руках свежий номер МН. Он замечает. Начинает разговор о политике. Тогда все говорили о политике. Спорим по поводу какой-то заметки. На светофоре у метро Кропоткинская тормозим рядом с троллейбусом, который оказывается музыкальным. Двери открываются и появившийся парень кричит моему водителю: Саня, давай к нам! Тот машет рукой и извиняется, что не сегодня, но вот завтра... Едем и спорим дальше. На Комсомольском проспекте он вдруг останавливается напротив кинотеатра "Горизонт" и говорит мне: пойдем! Куда, спрашиваю. Он: поедим и доспорим, потому что ты как будто меня не слышишь. И ведет меня явно в ресторан Тренмос, который дорогой, иностранный, вообще мне не по карману и точно не для меня. Нас не пустят, говорю. Он отмахивается. Подходим. Двери распахиваются" Добрый вечер Александр Борисович!" -- и тут же столик, белые салфетки, какая- то закуска, мне бокал вина. А вам? - спрашиваю? --А я, Наташа, за рулем. Смотрю на него с удивлением. Он: ваша (почему-то переходя на вы) фотография в газете, там, где мнения печатаете. Так вот, что я хотел вам объяснить... И тут я решаюсь: Простите меня, ради бога. Я понимаю, что вас узнают и, видимо, все знают. Но я не... Давайте нормально познакомимся. Он впроброс: Александр Градский и продолжает что-то мне доказывать. А у меня в голове песни из "Романса о влюбленных" и "Как молоды мы были". Но разговор продолжается, мы друг друга не слышим, не соглашаемся, не получается понять друг друга ну никак, и я раздраженно бросаю: Так что же вам надо, Александр, что вы хотите от этой, ну да, сумасшедшей жизни?! И он вдруг улыбается: Хочу чтобы из зала на меня смотрели вот такие глаза, как у вас сейчас)
Саша -- это моя личная потеря. Я не могу представить, что он больше не зазвучит, не скажет: так, понял, ничего не говори, утри слезы, пошли, у меня есть отличный сыр
Не знаю кому я это здесь пишу. Наверное, самому себе, для памяти.
Градский. Я помню его молодым. Я помню, как на концерте он отходил от микрофона вглубь сцены, а голос все так же плотно накрывал весь зал. Волшебный, мощный голос, не такой как у всех.
Градский вообще был не такой как все.
Своя дорога, своя манера, свой вкус, свое искусство. И всегда всё это было безупречно.
Ужасно жалею, что потерял его пластинку с дарственной надписью. Редкий случай, когда хотелось бы иметь частичку живого. Но сама сюита на темы русских народных песен стала когда-то знаковой в моем восприятии современной музыки.
Оставлю его себе таким - молодым, сильным, огромным.
Градский. Вспоминаю 1980 год, Осень. Концерт в СКК. Он выступал с басистом и ударником, легендарными Скоморохами. Концерт абсолютно официальный, по всему городу висели шикарные стильные афиши. Но на стадионе , почему-то всего 300-400 человек. Практически, «квартирник»…..Звук был потрясающий. Он впервые пел несколько песен, посвящённых Высоцкому. И вдруг в середине концерта, пропадает электричество. Уверен, не случайно… И он стал петь, без микрофона, под гитару…, Все слушали стоя и долго не отпускали. Впечатление на всю жизнь. Сила, мощь., талант. Я даже пытался украсть из СКК афишу на память..
У меня в коллекции все его пластинки. Сегодня буду слушать…
А ведь 72 года это по нынешним меркам совсем ерунда, мог бы жить и жить....
Когда моя мама была молоденькой, она часто бегала в Московскую консерваторию к своей подруге и моей кормилице Татьяна Чудова - та уже закончила учебу по классу композиции у Тихона Николаевича Хренникова и уже сама преподавала. Мне было 3-4 года, оставить меня было не с кем, и мама таскала меня с собой. С тётей Таней они могли курить и болтать часами в перерывах между занятиями, а меня сбагривали на попечение долговязого длинноволосого студента, воспитанника того же Тихона Хренникова. Мама предварительно созванивалась с тётей Таней, спрашивала, можно ли ей взять меня, а тётя Таня всегда говорила уверенным тоном: "Бери, конечно. Саша посидит".
Студент Саша выглядел примерно как на этой фотографии, только волосы были ещё длиннее - кстати, забавно, что в те густосоциалистические времена к его шевелюре никто не прикапывался, видимо, потому, что к шевелюре прилагалось ещё кое-что - к этому времени студент Саша уже был союзной знаменитостью, исполнившей свой бессмертный хит "Как молоды мы были". Как студент Саша выглядит, страна ещё не очень хорошо знала - его только-только начали показывать по телевизору, но по радио обладателя уникального голоса уже узнавали все. И при всём при этом "Саша посидит" срабатывало всегда и безотказно. Вдоволь наболтавшись, мама с тётей Таней заглядывали в аудиторию, и всегда заставали одну и ту же картину: студент Саша сидел за роялем или за пианино (в зависимости от того, где его заставала обязанность стать нянькой), я удобно развалилась у него на коленках, а он или что-то мне рассказывает, или тыкает моими пальчиками по клавишам, либо мы с ним что-то поём на два голоса. Я сейчас уже не очень чётко помню, о чём мы болтали с дядей Сашей, но точно помню, что музыкой дело не исчерпывалось - я ему рассказывала про свою собаку, про ещё какие-то важные девочковые дела. И когда мама приходила меня забирать, я вцеплялась дяде Саше в шевелюру и говорила: "А можно я ещё тут побуду? Не хочу домой".
А ведь дядя Саша, заметим на полях, сам был ещё бездетен - есть редкая порода людей, которые могут найти общий язык с любым ребёнком, и которых не тяготят чужие дети. Вот представьте себя на его месте: вы молодой подающий надежды талант, почти звезда, вам 27-28 лет, и к вам регулярно и надолго сваливается на коленки чужая четырёхлетняя девочка.
Так что дядю Сашу я запомню не только как обладателя уникального голоса, но и как человека, на чьих уютных коленках прошла какая-то немаловажная часть моей жизни.
Трагическое, не укладывающееся в голове совпадение - вчера на Ваганьковском кладбище мы проводили в последний путь профессора Московской консерватории Татьяну Алексеевну Чудову, а вернувшись с похорон, я узнаю о смерти Александра Борисовича Градского.
Как-то несправедливо это всё.
