Несколько лет назад моя подруга Юля Бедерова сказала мне: «У тебя что, вообще нет гражданской позиции?» «Нет!» — с гордостью ответила я.

Я выросла в семье, в которой всегда считалось и утверждалось, что разницы между политиками нет никакой, все они воры, нужно жить отдельно от них, дружить, любить, работать, а о политике, может, и можно поспорить за ужином, но в целом обращать на них внимание — не наше это, не барское дело.

Моя мама, дедушка, бабушка, прабабушка — юристы. Это ведь не просто профессия. Это определенный способ мышления. Это мышление основано на фактах. И к «темному, вялому романтизму» оно относится в лучшем случае с иронией. Не к чувству, конечно. А к лирике. В моей семье никогда не было диссидентов. Все, конечно, были против власти, но никто с ней не боролся.

Тот факт, что никого в нашей семье не посадили, не сослали и не убили, часто заставлял меня чувствовать себя неловко, когда я оказывалась, например, в гостях в по-настоящему хороших семьях. Кроме шуток. В замечательных домах. Чувствовать себя недостаточно интеллигентной. Чувствовать себя виноватой. Действительно странно: девочка из хорошей московской семьи, а никого не посадили. Странное чувство. Все равно что чувствовать себя виноватой, что у меня нет астмы. У девочки из хорошей семьи ведь обязательно должна быть астма!

Когда мне было года четыре, мой папа (искусствовед, сын искусствоведа, внук искусствоведа), взял гитару, губную гармошку и меня и пошел по городу, распевая песни, кажется, Боба Дилана. Или битлов. Или ролингов. Мы шли по улице Горького. Было часов пять вечера. А часам к десяти за нами шли уже две сотни человек, с гитарами, губными гармошками и бубнами. И все пели. Закончился этот вечер в отделении милиции. Где же еще он мог закончиться.

Но в основном нашей семейной формой протеста было игнорирование. Они все воры, а мы сделаем все, чтобы жить так, как мы хотим. Это наша родина, так что стараться жить так, как мы хотим, мы будем здесь.

Простите, но тут невозможно не воспользоваться чудовищным словосочетанием «шли годы».

Так вот, шли годы.

Случились Путин, Беслан, «Норд-ост», взрывы в Москве, убийства журналистов, открытие метро «Курская», фраза «Она утонула» — можно долго перечислять.

А потом, в прошлом году, перед выборами в Думу, я вдруг обнаружила, что не могу на них не пойти. Впервые в жизни. Потому что раньше-то зачем, раньше-то не барское это дело, и вообще, от меня ничего не зависит, все куплено, они все воры и чего тратить время на эти выборы.

Но как это так — голосовать? Это значит, мне что нужно, паспорт? А «открепительное» — это чего такое? И главное, за кого голосовать-то? Я же знаю, что они все воры!

Я когда не знаю, что делать, звоню маме.

Ну и звоню маме, а мама говорит: «Пойду за “Справедливую Россию” проголосую». Я говорю: «Мам, ты чего, ты что, будешь голосовать?!» Она говорит: «Ну слушай, больше невозможно терпеть». Казалось бы, какая-то лирика. Это вообще фраза не про мою маму. Дальше она, конечно, взяла себя в руки и, как обычно, очень дельно, конкретно и подробно объяснила, куда денутся голоса, если проголосовать за «Яблоко», какие-то, разумеется, факты привела, цифры и так далее. В общем, сомнений не осталось.

Я проголосовала.

Я такого не помню: все мои друзья, без исключения, без единого, пошли на эти выборы. Я их всех спрашиваю: а почему именно сейчас? Именно сейчас что случилось? Почему мы в прошлый раз не ходили? И все мне отвечали: «Ну слушай, больше невозможно терпеть».

У меня еще недавно не было гражданской позиции. Да и сейчас она вряд ли есть, если не считать позицией ощущение «достало».

Просто, действительно, взялось откуда-то в воздухе, уме, сердце, везде ощущение «достало». С ним же невозможно ничего сделать. Оно же не девается никуда. Именно оно заставляет тебя встать, пойти, проголосовать, привязать белую ленту, поехать по Садовому или выйти на Сахарова.

Я могу верить или не верить, что мои действия к чему-то приведут. Я могу надеяться или не надеяться. Это все лирика.

Факт в том, что я не могу не пойти.

Ровно про это я написала текст, который наделал столько шуму и невольно поспособствовал получению разрешения на шествие в мэрии.

Я не пыталась, знаете, как-то там глобально действовать — ну там, поймать ощущение времени, угадать настроения вокруг, я просто написала, что чувствовала.

Видимо, случайным образом это совпало с чувствами каких-то других людей. И они стали делать перепосты.

Мне до этого не было никакого дела, если честно. Я же не пыталась ничего добиться.

А потом Сергей Пархоменко рассказал, как читали этот текст в мэрии. Что, мол, если даже вот таких девочек «достало», значит реально всех достало. И, как говорит Сергей, этот аргумент подействовал.

А дальше началось вообще что-то странное. Мне стали звонить и говорить «спасибо вам, вы герой», говорить «земной вам поклон», просить интервью, просить перепечатать этот текст. Просить даже «взять инициативу в свои руки и изменить страну», вы можете себе представить?

Мне стало ужасно неприятно.

Потому что реакция оказалась неадекватной.

А я же дочь, внучка и правнучка юристов.

Лирика и неадекват не приведут к результату.

Возможно, что и конкретные конструктивные действия к нему не приведут тоже. Но лирика и неадекват — точно.

Мне очень приятно, что мне удалось сформулировать что-то, что, оказывается, испытывали многие. Но в этом точно нет ни геройства, ни подвига, ни даже особой заслуги.

Мне кажутся заслугой и подвигом действия тех, кто говорил с мэрией. Они — реальные крутаны. Сергей Пархоменко — реальный крутан.

Мне кажется важным, что мэрия согласовала то, что сначала решительно забраковала. Это маленькая, но победа. Они продавились. Мы настояли на своем. Впервые за долгое время. Это, разумеется, вовсе не конечная цель. Но это тоже нужно замечать.

Мне кажется ужасно важным сохранять максимально холодную голову сейчас. Не рубить с плеча. Не делать героев из девочек без гражданской позиции. Не устраивать истерики, не нарываться, не рисковать без смысла и не впадать в крайности.

Мне кажется ужасно важным, чтобы все сейчас купили себе теплые колготки и шерстяные варежки и пошли по согласованному маршруту все вместе. Мирно, осторожно и решительно.

А там видно будет.