5
| Степашин опубликовал мемуары | ||||
 |
27.05 20:14 |  |
3007 | |
| Виноградов Михаил | ||||
Наиболее любопытные и/или разжигающие цитаты из мемуаров Степашина, раз уж я прочитал, а вы все равно не станете
В какой то момент Собчак познакомил меня с вице мэром Владимиром Путиным. Подробностей нашей первой встречи не помню – ну познакомил и познакомил. Потом фамилия Путина всплыла в связи с так называемым докладом Салье. В докладе, который подготовила комиссия под ее руководством, депутаты обвиняли вице мэра Путина в том, что он, организуя импорт продуктов по бартеру, опирался на фирмы, у которых не было необходимых лицензий. При этом ресурсы из госрезерва, которые фигурировали в бартерных сделках, были якобы значительно дороже продуктов. У меня были хорошие отношения с Салье, она написала мне письмо с просьбой проверить через своих сотрудников факты, изложенные в докладе. Я поручил это Николаю Патрушеву – он к тому времени уже возглавлял департамент экономической безопасности. Я, конечно, знал, что когда то вице мэр служил в ленинградском КГБ, но конфликта интересов тут быть не могло. Скорее наоборот. Путин по сути выбрал другую сторону, став вице мэром при демократическом мэре города. Патрушев внимательно изучил все материалы и подготовил справку – подробностей не помню, но было очевидно, что никакой корысти, тем более коррупции нет, есть понятная неразбериха и мелкие нарушения, неизбежные в ситуации хаоса.
(…)
А с Янаевым вышла такая история. На саммите «Большой восьмерки» в 1999 году, куда я приехал как премьер министр, ко мне подошли канцлер Германии Герхард Шрёдер и Массимо д’Алема, премьер министр Италии. Шрёдер говорит: «Сергей, а как там Геннадий?» – «Какой Геннадий?» – «Янаев». – «А тебе он зачем?» – «Да хороший мужик». Оказывается, и Шрёдер, и д’Алема дружили когда то с Янаевым, вместе водку пили, когда он руководил комитетом молодежных организаций – КМО. Я говорю: «Какой хороший мужик? Ты знаешь, что он ГКЧП у нас возглавлял?» – «Да ладно тебе, узнай, как он сейчас», – попросил Шрёдер.
(…)
Книгу я посвятил маме – она подростком скидывала с крыш немецкие зажигательные снаряды. Вообще то матушка никогда не любила и не любит вспоминать блокаду – это для нее слишком больно. Когда накануне 75 летия со дня снятия блокады заговорили о параде на Дворцовой, она сказала мне с горечью: «Какой парад – людей надо помянуть в такой день».
(…)
В какой то момент, чтобы прояснить ситуацию, я решил позвонить заместителю Крючкова начальнику 1 го Главного управления КГБ СССР генералу Леониду Шебаршину. У меня с ним были дружеские отношения, и я высоко ценил его профессионализм и человеческие качества. Дозвонился, как ни странно, легко. АТС 1 – так называлась система правительственной связи – отключена не была. Видимо, членам ГКЧП нужна была с нами связь, думаю, они до определенного момента рассчитывали с Ельциным как то договариваться. И на этот раз ответил сам Шебаршин. Он говорил со мной сдержанно, понимая, что нас слушают, но сказал, что происходящее «дикая глупость». Я попросил его еще раз переговорить с Крючковым. Он обещал. Позже из его мемуаров я узнал, что он действительно связался с Крючковым и высказал ему свое мнение: надо договариваться, чтобы остановить происходящее. В ответ Крючков только спросил номер телефона Бурбулиса и бросил трубку…
(…)
Мы решили, что надо отправить телеграмму в региональные КГБ с приказом выполнять только распоряжения Ельцина, указав, что действия ГКЧП нелегитимны. Интересно, что чекисты на местах в большинстве заняли такую позицию – ни мира, ни войны, то есть никто открыто ГКЧП не поддержал, но и в защиту Ельцина не выступил.
(…)
Позвонил Черномырдину. Говорю: «Виктор Степанович, давайте я Баранникова вывезу из Белого дома». Черномырдин засомневался: «Не получится». Я все же решил попробовать. Говорю: «Витя, поехали». – «Куда?» – «К Черномырдину». Приехали к Виктору Степановичу на Старую площадь, он Баранникова обнял по мужски: «Витька, мудила, что ты там связался с этим говном?» И пошел такой хороший русский мат. Баранников расслабился: «Можно позвонить Борису Николаевичу?» – «Да пожалуйста». Телефон прямой, Ельцин сразу ответил. Баранников ему: «Борис Николаевич, извините, ради бога! Это Виктор Баранников. Я с вами. Это ошибка». А дальше он говорит мне: «Сергей, давай я съезжу и заберу Дунаева». Я говорю: «Не стоит». Обращаюсь к Виктору Степановичу: «Не надо ему никуда. Давайте его сейчас в коттеджик отправим, пускай отоспится, отдохнет». Черномырдин меня не поддержал: «Пускай едет». И Баранников поехал. А там уже Дунаев прихватил его, повел к Хасбулатову, и они его морально сломали. И через три дня смотрю – его под ручки ведут в Лефортово.
(…)
Для меня, как и для Голушко, пальба из танков была полной неожиданностью. Сижу на Лубянке, мне докладывают: «Танки приехали». Включаю CNN – ужас! Не знаю, как принималось это решение, но думаю, что к нему приложил руку начальник Службы безопасности президента Александр Коржаков. Павлу Грачёву это точно было не надо.
(…)
Работали, как и в Питере, по агентам иностранных спецслужб. И довольно успешно. Правда, договорились об этом не свистеть. Дело делаем – и хорошо. Брали израильтян, немцев, англичан, очень много брали турок, особенно когда началась чеченская война. При этом мы не хотели конфронтации с нашими иностранными коллегами. Напротив, выстраивали систему взаимоуважительных отношений.
(…)
Министерство обороны после штурма Грозного от наших ребят отказалось. Тогда я зачислил всех погибших задним числом в Федеральную службу контрразведки, выпустил такой приказ. Это, конечно, было нарушением всех норм. Но я взял на себя, ни с кем не стал согласовывать. Теперь каждый, кто пострадал, мог рассчитывать на пожизненную пенсию. Семьи погибших получили компенсацию.
(…)
Именно силовики, включая руководителей министерств обороны и внутренних дел, были против военных действий на территории Чечни. Мы, как никто другой, понимали, что ни армия, ни другие силовые структуры к этому готовы не были.
(…)
Местные чекисты тут же доложили мне о произошедшем в Буденновске. Я был на Лубянке. Позвонил Ерину. Он говорит: «Да ладно, наши местные ребята справятся, ничего». Мне так не казалось, о чем я ему сразу прямо и сказал: «Нет, Витя, не справятся, по моему, там совсем херовенько».
(…)
Егоров взял на себя в Буденновске руководство операцией в целом. Егоров, как и все последние месяцы, очень плохо себя чувствовал. Но первый день продержался, сидел с нами в кабинете начальника милиции. Мы с Ериным провели там безвылазно трое суток. А Егорова на второй день отправили в гостиницу, ему стало совсем нехорошо.
(…)
5 декабря Грачёв, Ерин, я и руководитель Временного информационного центра Сергей Грызунов вылетели в Моздок. Обосновались. Грачев с Ериным жили в «пьяном поезде», как его тут называли, – это, конечно, был не поезд, а штабной вагон. Когда Ерин понял, что его здоровья на жизнь в этом вагоне не хватит, ему пригнали отдельный вагон
(…)
31 декабря утром начался штурм Грозного. Вечером я поздравлял личный состав с Новым годом. Уже всем было ясно, что в Грозном мы обосрались. Всем, кроме, кажется, Квашнина. Толя мне заявил: «Мы тут все задачи выполнили, где «Альфа», где спецназ?» Я говорю: «Какой спецназ? Ты с ума сошел? Это же войсковая операция». 1 и 2 января 1995 года были страшными. Наши войска, штурмовавшие Грозный, несли огромные потери. 1 января к нам прилетел первый вице премьер Олег Сосковец, спрашивает: «Где Паша?» Я говорю: «Не ходи к нему». Это был день рождения Грачёва, и он был в совершенно невменяемом состоянии после того, что произошло в Грозном. Я никому об этом не докладывал. На следующий день я плюнул на все, сел на броню и уехал в Грозный. От стыда. Это, конечно, была опасная авантюра. Там шли бои. Я приехал на командный пункт генерала Льва Рохлина, который находился на консервном заводе. Он меня встретил словами: «Товарищ министр…» Я говорю: «Какой я тебе министр?» – «Вы для нас теперь министр, потому что других министров мы здесь не видим и не знаем, где они все». 3 января Ельцин вызвал Грачёва и Ерина на Совет безопасности в Москву. Звонит Илюшин: «Сергей, ты где?». Оказывается, Ельцин спросил у Грачёва с Ериным, почему меня с ними нет. Отвечают: «Не знаем». Тогда Борис Николаевич говорит: «Степашина надо уволить». Хорошо, что Илюшин успел со мной переговорить: «Как уволить? Он в Грозном». Реакция Ельцина была однозначной: «Почему Степашин в Грозном, Павел Сергеевич, а вы в Москве?»
(…)
Самое страшное, что я видел в Грозном, – это русские люди, которые вышли нам навстречу с белыми флагами. Стыд же какой… Они не помощи от нас ждали, а шли сдаваться в плен. Никогда не смогу этого забыть.
(…)
В эти первые два месяца войны было много необъяснимого. Почему военные так и не смогли взять Грозный в кольцо? Почему российская авиация успешно уничтожала спальные районы Грозного, где жили преимущественно русские, а поселок Катаяма, где находился дом Дудаева, стоял целехонький? Почему наши бомбы не попадали по президентскому дворцу? Был момент, когда мы с помощью расставленных там «маячков» засекли совещание в бункере Дудаева, передали информацию военным. И что? Они сбросили глубинную бомбу и промазали. Я даже не выдержал и сказал командующему ВВС Петру Дейнекину: «Ваши летчики что, сочувствуют чеченским коллегам?» Пришлось тогда прямо доложить об этом президенту. Вопросов было слишком много – а ответов на них нет до сих пор.
(…)
На этом фоне в начале 96 го под руководством Черномырдина была создана Комиссия по урегулированию ситуации в Чечне. Меня назначили ответственным секретарем комиссии. Думаю, первоначально к нашей комиссии никто всерьез не относился. Задача была почти неразрешимая. Но формально можно демонстрировать: вот создали специальную структуру.
(…)
Мирные переговоры вызывали раздражение у всех, кто наживался на войне. По данным из довольно надежных источников, была предпринята попытка заминировать здание, где мы встречались с чеченцами. И эту попытку предприняли совсем не боевики.
(…)
В перерыве между разговорами ко мне подошел кто то из чеченцев и говорит: «Уезжайте отсюда. Сейчас в город войдут боевики». Как боевики? В городе около 15 тысяч наших военных плюс несколько тысяч подконтрольных администрации Завгаева милиционеров. Поверить в это было трудно. Но за эти годы я привык доверять своей интуиции, а она подсказывала, что оставаться в Доме правительства опасно. Мы с Завгаевым вышли через черный ход, сели в «жигули» и уехали на Ханкалу, где стояли наши части.
(…)
Сначала я планировал взять на позицию заместителя, курирующего борьбу с организованной преступностью, Михаила Егорова. Он был сильный профессионал и жесткий человек, еще в начале 90 х создавал отряды быстрого реагирования (СОБР) и отряды милиции особого назначения (ОМОН). Но с Егоровым не сложилось. Против, ссылаясь на президента, оказался Валентин Юмашев, который к тому времени стал главой администрации Ельцина: «Серёга, да он весь бизнес пересажает. Поищи кого нибудь другого».
(…)
Кавказ требовал особого внимания и нестандартных решений. Именно поэтому я дал добро и на формирование дагестанской милиции из числа жителей республики. В результате 5 тысяч милиционеров стали опорой для наведения порядка в этом регионе. И снова мне «прилетело»: зачем вооружаешь бандитов?
(…)
А мы куда двигаемся сегодня? Напридумывали кучу противоречивых законов и подзаконных актов, которые дают чиновникам неоправданно широкие полномочия и возможности торговать своими решениями. Как если бы на входе в то же метро стояли контролеры, которым дали бы право самим решать, пропускать людей по билету или нет. А у нас такие «контролеры» есть и в налоговой системе, и в строительстве, и в госзакупках – везде, где система оценок дает простор для произвола. В горячей политической ситуации 90 х выстраивать антикоррупционное законодательство было сложно, а вот в эпоху стабильности – самое время.
(…)
До сих пор не могу понять, как такой опытный человек, как Шпигун, мог повести себя настолько необдуманно. Это было за три дня до 8 Марта. Геннадий недавно второй раз женился и решил порадовать супругу – она очень просила его прилететь в Москву на праздник. В то время действовал подписанный мной приказ, по которому высшие руководители МВД могли летать в Чечню только с войсковым сопровождением и спецбортом. А Шпигун взял билет на обычный рейсовый самолет чеченской компании «Асхаб», что было прямым нарушением приказа. За 15 минут до посадки пассажиров его привезли из зала официальных делегаций к трапу, и он первым зашел в самолет. Потом запустили остальных пассажиров. Боевики каким то образом проникли в багажное отделение. Когда самолет выруливал на взлетную полосу, они ворвались в кабину пилотов и приказали командиру корабля остановить движение, заставили бортпроводницу открыть дверь и вытолкнули из самолета Шпигуна. Сами выпрыгнули вслед за ним.
(…)
Наводить порядок в спиртовой сфере взялся Евгений Примаков. Начали обсуждать разные идеи. Со всех сторон посыпалось: давайте усилим контроль, расставим посты милиции… Я говорю: «Бесполезно! Чем больше ментов – тем больше взяток. Толку не будет». Примаков со мной согласился.
(…)
Прилетаю в Сочи, захожу к Ельцину. В кабинете уже сидят Волошин и Аксёненко, который прилетел раньше меня. Красиво… Я сижу один, напротив – они трое. Ельцин смотрит на меня и говорит: «Ну вот, вы пока исполняйте обязанности…» Я его сразу перебиваю: «Борис Николаевич, извините ради бога, но я уже премьер министр, за меня проголосовало конституционное большинство». Он недоуменно смотрит на Волошина, тот говорит: «Да, Борис Николаевич, вы же уже указ подписали, он премьер министр». Пауза: «Ну, давайте по правительству». Начали обсуждать кандидатуры. Я предлагаю Жукова. Неожиданно Ельцин говорит: «Жуков – наш враг». Понимаю, что то путает. Присматриваюсь и вижу, что Борис Николаевич явно плохо себя чувствует, ему трудно сосредоточиться. Быстро сориентировался и предлагаю: «Борис Николаевич, давайте вечерком обсудим. А я пока поговорю с Волошиным…» Меня разместили в премьерском корпусе. Пришли Татьяна с Валентином, начали обсуждать состав кабинета. Я не удержался, сказал: «Вы что, охренели, что ли? Вы же видите, в каком состоянии Борис Николаевич? Дайте ему прийти в себя». Потом пошел на берег, вижу, Ельцин сидит в шезлонге один. Выглядит пободрее. Увидел меня, обрадовался. Сложилось впечатление, что он про нашу недавнюю встречу напрочь забыл.
(…)
Но в определенном смысле от Аксёненко в правительстве была польза. Он был постоянный раздражитель, его все терпеть не могли и сплотились вокруг меня.
(…)
12 июня в Кремле торжественный прием по случаю Дня России. Еще до начала приема в коридоре ко мне подходит министр иностранных дел Игорь Иванов: «Ты в курсе? Наши в Приштину заскочили». Отвечаю: «Мне никто не говорил». Подходит Сергеев, министр обороны: «Игорь Дмитриевич, ты знал?» Говорит: «Нет». Мы – к Ельцину. Борис Николаевич выходит нам навстречу довольный, улыбается: «Как мы им дали!» Мы с Сергеевым молчим, а Иванов прямо спрашивает: «Борис Николаевич, а что делать то теперь будем?» – «Как что? Мы же вошли». И смотрит на меня. Я говорю: «Борис Николаевич, а куда вошли то, вы знаете? Это же зона ответственности американцев и англичан. Войну с ними начнем?» Сергеев все молчит. Я говорю: «Игорь Дмитриевич, ты то скажи. Что молчишь? Это же прямое соприкосновение между военными. Что будем делать? Как разводить?» Выяснилось, что решение принимал начальник Генерального штаба Анатолий Квашнин через голову своего министра, МИДа, премьер министра. У них война была с Сергеевым. Квашнин его все время пытался подставить.
(…)
Рассматривал ли я себя в качестве президента? Сначала – нет. Но после первых двух месяцев работы, после успешной поездки на «восьмерку», понял, что это возможно. Команда у меня была. Опыт работы тоже. И амбиций хватало. Я действительно считал, что Россия должна и может быть полноправным членом G8, развиваться как современная европейская страна, где рыночная экономика сочетается с демократией. Как бы пафосно это ни звучало, но это именно тот путь, ради которого мы начинали борьбу за новую Россию в 1990 году. Так или иначе – я постарался бы честно пройти свою часть этого пути.
(…)
В Москву я возвращался в прекрасном, приподнятом настроении, несмотря на один неприятный разговор с Тэлботтом. Он встречал меня у трапа. По дороге из аэропорта я сел не в посольскую, а в его машину, Тэлботт – рядом со мной: «Мы знаем, что вам готовят замену. Может, нужна какая то поддержка?» Я говорю: «Да какие проблемы? Это наши внутренние дела». Конечно, это было малоприятно, но размышлять тогда об этом было некогда, голова была занята переговорами. Вернулся в Москву и через несколько дней по иранским делам встречался с премьер министром Израиля Эхудом Бараком. Мы весь день вели переговоры, а потом он говорит: «Может, пойдем прогуляемся?» Я его сразу понял: у него есть какая то инсайдерская информация. Вышли в коридорчик, и он мне сказал: «По нашей информации, вас скоро заменят Путиным». Говорю: «Я тоже слышал. Спасибо!»
(…)
Разговаривали в моем рабочем кабинете, который, конечно, прослушивался. Я в этом не сомневался, хотя для приличия попросил установить какую нибудь специальную аппаратуру, блокирующую прослушку. Принесли чемоданчик, поставили под столом. Потом я выяснил, что этот чемоданчик только улучшил качество записи.
(…)
В день отставки мне позвонили два президента – Украины и Белоруссии. Леонид Кучма просто по человечески поддержал, а Александр Лукашенко спросил, что за человек Путин. Сказал ему – нормальный, не переживай.
(…)
Формально я шел вторым, но мы с Явлинским договорились, что строим кампанию так, чтобы все понимали: у блока два равноправных лидера Явлинский и Степашин – с единой программой, едиными подходами, единой риторикой. Но Гриша быстро об этом забыл и стал действовать самостоятельно. В какой то момент в Питере даже предвыборные плакаты поменяли. Вместо тех, где мы с Явлинским вместе, исключительно его личный портрет.
(…)
Быстро понял, что депутатская деятельность на этом этапе – уже не мое. Мы как то, прямо в Думе, выпивали втроем с Черномырдиным и Примаковым, и Виктор Степанович говорит: «Как мы во все это вляпались?!» И еще несколько слов добавил – как только он умел. В общем, я очень быстро стал думать о смене работы.
(…)
Позвонил Путину, тогда это было просто, подъехал к нему на дачу, в Барвиху 3, чая попили.
(…)
Довольно часто по нашим материалам прокуратура и Следственный комитет возбуждали уголовные дела. Но специально к этому я не стремился. Если можно – сами предотвратите преступление, если можно – исправьте, если можно – подскажите. Всех не пересажаешь. Поэтому я этой гонкой не занимался, хотя многие этому удивлялись. Это же так звучно, смачно, вкусно – отчитываться посадками.
(…)
Сейчас часто говорят, что в Чечню были вкачаны сумасшедшие деньги. Согласен, немаленькие. Но считал и считаю, что в этом была не только политическая целесообразность, но и наш долг перед чеченским народом. Обычные люди в чем виноваты? Они хотели нормально жить, работать, растить детей, а кругом – послевоенная разруха и нищета.
(…)
В Москву тогда приехал Ахмат Хаджи Кадыров. Он ко мне относился с уважением. Наверное, потому, что чеченцы меня, несмотря на все старания, во время войны так и не убили. Он был очень сильный человек. И единственный из чеченских лидеров, кто при разговоре смотрел глаза в глаза. (…) Потом мы еще не раз занимались Чечней, и это было всегда непросто. Когда наши люди туда выезжали, они всегда жили в специальном месте, мы прикрепляли к ним сотрудников ФСБ. Но провокаций не было. И у меня проблем с руководством республики не возникало, ДАЖЕ (выделено мной – М.В.) когда Кадырова старшего не стало.
(…)
Кстати, университет там изначально вообще не планировался. Предполагалось, что Русский станет игорной зоной и будет себя за счет этого кормить. Тот проект, который был реализован как университет, задумывался как казино. Но потом к президенту пришли какие то умники: «Это же остров Русский, гордость России, какое казино???» Университет, может быть, получился и неплохой, но игорная зона дала бы процентов тридцать бюджета всего Приморья, не только острова, и сильно бы поправила экономическую ситуацию на Дальнем Востоке. Решили по другому. На мой взгляд, напрасно.
(…)
Я решил создать Службу внутренней безопасности (Счетной палаты). В ее состав вошли сотрудники ФСБ.Механизм работал хорошо, но не без сбоев. Мне пришлось трижды менять руководителей Службы безопасности. Делал это в тот момент, когда товарищи чекисты начинали вербовать моих сотрудников. Не этого я от них ждал.
(…)
Через какое то время Путин предложил мне сменить работу: «Тебе не надоело в Счетной палате? Может, возьмешь на себя взаимоотношения с Грузией, Абхазией и Украиной?» Речь шла, собственно, о том, чем занимался Владислав Сурков, то есть о работе в ранге помощника президента. Я отказался. Не хотелось бросать начатое в Счетной палате. Мы как раз только только раскрутились.
(…)
После отставки, а это было незадолго до Майдана, меня позвал к себе Путин: «Поедешь послом в Киев?» Задача была поддержать тогдашнего президента Украины Виктора Януковича и помочь ему удержаться у власти. Я отказался. У меня было много знакомых в Украине, причем с разных сторон. И я прекрасно понимал, что ставка на Януковича – это ошибка. Никакими деньгами его у власти не удержать. Поэтому и отказался. С тех пор мы с Путиным с глазу на глаз не встречались. Только на приемах и официальных мероприятиях.
|
||||
| Обсудить в блоге автора | ||||
