У кого какие проблемы, а у нас запахали дороги в поле. Вокруг Мозжинки была масса чудесных полевых дорог – четырехкилометровый круг на ближнем поле, восьмикилометровая дорога по полям у реки почти до самого Аксиньино. В полях росли дикие травы, в мае они покрывались ковром из одуванчиков, сначала желтым, потом белым, в начале июня— одеялом из ромашек, с их терпким, горьковатым запахом, потом наступало время разнотравья, с конским щавелем, васильками, придорожной полынью. Мы с Бруно наматывали десятки и сотни километров бегом по этим дорогам, иногда купаясь в реке, где в кустах для него припасены самые удобные палки.

И вдруг в одно утро неделю назад эти поля распахали – от края до края, вместе с дорогами, так что стало невозможно ни проехать, ни пройти. Неподалеку на пашне пыхтел К-700, и я, проваливаясь, побежал к нему.

-- А что я, -- сказал тракторист, блеснув золотыми зубами,-- мне как главный агроном прикажет, так и сделаю. Да вон он стоит у машины.

Главный агроном, куривший в тени кустов возле модного пикапа УАЗ-Патриот, оказался хозяйственным мужиком шукшинского типа, усатый, в ладных ботинках, пиджаке и цветастой рубахе.

-- Тут раньше была трава, а теперь пшеница, -- сказал агроном. – Хозяин велел запахать все по края, чтобы никто не шастал.

Мои объяснения, что владение полем (скорее, аренда) не означает его отчуждения и изоляции и что есть социальные обременения в виде дорог, тропинок, проходов к реке, что можно было бы оставить по краю хотя бы метр непаханой полосы -- наталкивались на бетонный аргумент «хозяин сказал» и «пшеница». Ну как же! Пашеница! Матушка! Людей кормить!

Я махнул рукой и поковылял по пашне, и Бруно, чертыхаясь, потрусил за мной. И я подумал, что это очень важный признак власти в России – избыточность ее применения. Распахать поле, а заодно и дорогу, заподлицо, под самый кустарник и бурелом, чтобы мышь не проскочила. Ибо нехуй. Потому что может. Имеет право.

И вчера в Мосгоризбиркоме и в Новопушкинском сквере произошло точно то же самое: показательная избыточность насилия. Сначала насилие над избирательным правом в виде издевательского отказа в регистрации по придуманному, сфальсифицированному поводу, фальсификацию которого никто и не думал скрывать, напротив, она важна, чтобы показать «а мы и так можем, и нам ничего не будет». Казалось бы, что будет от одного, двух, ну трех-четырех оппозиционеров в Мосгордуме – витринная демократия, выпуск пара, но прав Кирилл Рогов (Kirill Rogov), когда пишет, что даже крохотная победа оппозиции может создать нежелательный прецедент, который будет иметь мобилизационный эффект, мультиплицируется на следующих выборах, поэтому поле надо запахать до края и фронду зачистить до основания, не давая ей ни доли процента, ни малейшей надежды на щель в бетонной стене.

И то же самое с полицейским насилием над абсолютно законным, конституционно легальным собранием граждан, избирателей – оно показательно избыточно, не просто разогнать, но повозить мордой по асфальту, ибо митингующие посягают на одну из важных шестеренок тоталитарной машины, имитацию выборов. Неважно, кого бить: действующих депутатов, кандидатов, избирателей, доверенных лиц – важно показать полное отсутствие иммунитета и гарантий, тотальную незащищенность гражданина перед полицейским произволом даже в таком (казалось бы) убежище как выборы. Так блатные, избив или убив жертву, еще по очереди мочатся на нее, это важный символический момент легитимации абсолютной власти. Так что никакого сюрприза ни в отказе в регистрации, ни во вчерашнем разгоне нет – эти действия были абсолютно предсказуемы и даже необходимы в логике тоталитарной машины, и их отсутствие вызвало бы нежелательные колебания в обществе и элитах.

Но кстати, с полями не все так плохо. Я сегодня из принципа пробежал весь свой привычный маршрут, 18км, по пашне (тоже, кстати, отличное беговое упражнение на укрепление голеностопа), и уже, смотрю, натоптали еле заметную тропинку, и пара кроссовых мотоциклов проехала, и нога не так глубоко проваливается. Будем там бегать с Бруно каждый день, и к осени снова будет дорога. Потому что российское пространство в сочетании с характерным российским упрямством все равно в итоге будет сильнее любой властной интенции: в любом заборе рано или поздно будет лаз, в любой запретной полосе – народная тропа, и на любой территории несвободы прорастет народная воля.