5
| Взаимодействие | ||||
 |
24.03 17:11 |  |
3297 | |
| avmalgin | ||||
Партнер Майи Плисецкой, солист Большого театра Семен Кауфман рассказывает как он совмещал работу в театре со службой в КГБ: - Одним словом, театральная карьера у меня хорошо сложилась: я станцевал более 50 афишных партий на сцене, проехал более 30 стран мира с театром... В то время было правило: сначала артисты выезжали в соцстраны и только потом — в капстраны. Я благополучно съездил в свою первую польскую поездку, вернулся в Москву. Предстояли гастроли в Соединенных Штатах Америки. Я уже был в составе труппы, выезжающей на эти гастроли, и не просто артистом: у меня были две сольные партии — испанский в «Лебедином» и болеро в «Дон Кихоте». Но меня за три дня до отъезда сняли! Художественный руководитель театра Лавровский (был такой выдающийся балетмейстер) сказал: «Америка — это вообще неинтересно. А на будущий год предстоит поездка в Лондон — вот это другое дело, тем более что поедешь с женой. И это будет вторая поездка в Англию Большого театра»... Мы приехали в Лондон. Уланова уже не танцевала, она была репетитором. Танцевали Плисецкая, Стручкова, Васильев. Открывали гастроли «Лебединым озером»; как обычно, я танцевал испанский. Успех был, прошу прощения за нескромность, грандиозный. Вообще этот номер всегда пользуется успехом. Мы знали, что по окончании спектакля будет большой прием в Ковент Гарден, но на него приглашены были только наши народные артисты. Мой партнер сказал: «Сейчас мы с тобой переоденемся, и я тебе покажу ночной Лондон, пивка попьем…» Вдруг вбегает переводчица и говорит: «Семен, срочно одевайтесь, Лавровский ждет вас наверху в зале приемов». Я говорю: «А Толя, мой партнер?» — «Нет, нет, только вас». Мне было очень неудобно. Надеть было нечего: я только приехал и ничего не успел купить. Ну, в чем был, быстро поднялся наверх… Помню длинный коридор, стол в конце, во главе стола стоит высокий, красивый, импозантный немолодой человек, рядом с ним — Лавровский, Стручкова, Плисецкая, Михаил Чулакин (наш директор театра) и сопровождающий (всегда с театром ездил «представитель Министерства культуры» — это был товарищ с погонами). Я подхожу и понимаю, что импозантный немолодой мужчина — это «всего-навсего» премьер-министр Великобритании Макмиллан. Меня подводят к Макмиллану, он мне говорит какие-то слова (я в то время по-английски ни в зуб ногой абсолютно), переводчица мне это переводит. Все улыбаются. Макмиллан говорит, что приглашает меня завтра на завтрак в резиденцию. Я смотрю на Лавровского, Лавровский смотрит на меня, затем перевожу взгляд на сопровождающего — в общем, как у Маяковского: «Жандарм вопросительно смотрит на сыщика, а сыщик — на жандарма». Лавровский говорит: «Поезжай». Я и тогда, и сейчас не могу понять, как он на это решился. Потом выяснилось, что помимо того, что я понравился персонально Макмиллану и его супруге, оказалось, что я похож то ли на их сына, то ли на внука, который учится в Итон-колледже, и меня хотят познакомить с ним. Утром за мной пришла машина, я поехал туда, позавтракал… Чувствовал себя дискомфортно невероятно... Как только мне задавали какой-то вопрос, сопровождающий брал меня за руку, начинал отвечать за меня. Положение мое было наиглупейшее. Приходил в гостиницу и плакал. Я тогда решил для себя: это моя первая и последняя поездка. Через несколько дней не выдержал, подошел к сопровождающему и сказал: «Нам надо с вами поговорить». — «Давай поговорим». — «Вы знаете, создается впечатление, что и я, и, простите, вы находимся в глупом положении. Я вам торжественно обещаю: я не собираюсь оставаться — у меня дома пожилые родители, у меня молодая жена. И вообще, я Родину люблю». Он меня внимательно выслушал и сказал: «Ну что ж, спасибо тебе за этот разговор»... Проходит какое-то время, встречаю около театра сопровождающего, который с нами был в Лондоне. «Как дела? Как жизнь?» — «Ничего, нормально. Готовлю новые партии…» — «Хочу тебя поздравить. Ты с женой через некоторое время едешь в потрясающую поездку: Австрия, Италия, Швейцария, Германия, три с половиной месяца». — «Я первый раз об этом слышу». — «Правильно, потому что я первый тебе об этом говорю». За несколько дней до поездки около театра случайно, как рояль в кустах, возник куратор театра: «Ты знаешь, у нас к тебе будет просьба. Надо будет в Мюнхене встретиться кое с кем, передать письмо». — «Почему вы меня выбрали для этого?» Он мне начал произносить разные пафосные слова. «Ну хорошо, — отвечаю. — Но единственная к тебе просьба: никто об этом не должен знать, и письмо это спрячь так, чтобы никто не нашел». Взял я это письмо. Когда были уже в Мюнхене, я позвонил по тому телефону, который получил, мне сказали, куда нужно подъехать. Я приехал, передал письмо адресатам, посидели, поговорили. Сказать, что я себя очень комфортно чувствовал, — не могу. Короче говоря, я быстро закончил эту беседу… — На русском языке беседовали? — Да, там было несколько человек. Спрашивали: «Как Москва живет? Что читаете? Что продается в Москве?» Такие ни к чему не обязывающие вопросы... Короче говоря, приехал в Москву, позвонил куратору, говорю ему: «То, что вы просили, я все сделал». — «Мы знаем. Надо бы встретиться. На Пушкинской, возле памятника». Приезжаю — там куратор, рядом с ним — мужчина, немолодой, солидный. Познакомились. Мы пошли на конспиративную квартиру. Пока «куратор» ставил кофе, мне этот товарищ (я его называю «Павел Петрович», настоящее его имя было другим, конечно, и он оказался генералом) говорит: «Расскажите немного о себе». Я рассказал, кто родители и так далее. Заходит куратор, приносит поднос, на нем — коньяк, все как полагается, и говорит: «Ну что, Семен, завалил ты всю немецкую резидентуру». Я чуть со стула не упал. Павел Петрович успокоил: «Он просто неудачно пошутил. Мы знаем, что вы передали письмо, уже есть ответ, спасибо вам большое». И вдруг добавляет: «Вы знаете, мы за вами очень давно наблюдаем, еще с училища. А как вы смотрите на то, чтобы поработать вместе с нами?» Я как-то сразу обратил внимание на то, что он сказал не «посотрудничать», а «поработать»... И обрисовал мне ту сферу деятельности, в которой я в последующие 20 лет своей жизни и проработал. «Павел Петрович, вы не сочтите меня легкомысленным, но мне не нужно время для обдумывания. Я согласен», — таким был мой ответ. Я понимал, что мне предлагают заниматься не просто мужской работой, а работой по обеспечению безопасности нашей Родины... Я ведь смотрел «Подвиг разведчика», любил фильмы про разведчиков… Я дал согласие — и никогда об этом не пожалел. Никто мне никаких бумаг о согласии не дал подписать ни в этот день, ни за все 20 лет. Вся работа сложилась на добрых профессиональных и человеческих взаимоотношениях. Так я начал заниматься проблемами сначала контрразведки по линии политики и идеологии здесь, дома, и начал выезжать за рубеж, получая задания по работе за границей. — И что это были за задания? — Это было связано с диссидентским движением, которое было и которое очень подпитывалось с Запада: и в писательской среде, и в художественной среде, вообще в области культуры. В мою задачу входило наведение контактов за границей с русскоязычными изданиями, с русскоязычными СМИ — это и «Голос Америки», и «Свободная Европа», и «Посев», «ИМКА пресс», «Континент», «Культура»… Я работал в основном в двух странах — Франции и Америке. Отдельные задания выполнял и в других… Мой куратор всегда говорил: «Твоя основная задача — не играть в шпиона. У тебя есть огромное преимущество перед теми, кто работает по этой линии в посольствах: их все знают. А вот то, что артист балета занимается разведкой, — это мало кому может прийти в голову». Действительно, всеобщее понимание «артист балета» — это ноги, мозги там отсутствуют по определению. Если говорить на профессиональном языке — балет был «крышей» замечательной... — Задания становились с каждым годом все сложнее? — От контрразведки перешло уже в разведку. И, к моему счастью, складывалось так, что результаты всегда были. И были они настолько серьезными, что мне говорили: мои рапорта ложились на стол председателю КГБ СССР Юрию Андропову. Я не стеснялся и не просто писал, к примеру, «встретился с Евочкой Меркачевой», а пытался еще давать некие аналитические объяснения: что, чего, как. И вот это, видимо, заинтересовало... — А с кем из известных людей за рубежом встречались в рамках этой работы? — Я знал в принципе всех наших художников-диссидентов. Небольшой круг писателей. Там я встречался в основном с издателями, потому что нас интересовали каналы: по каким именно, кто и как передает, как возвращается это обратно и так далее. Вот это была моя основная работа. В Париже мне удалось познакомиться с Михаилом Шемякиным и быть у него в мастерской. Во Франции встречался также с очень крупным издателем Ежи Гедройцем. Он, как оказалось, был разведчиком в свое время, работал на несколько стран. Задание оказалось достаточно серьезным: мне надо было настолько внедриться к нему, чтобы стать координатором от его издательства здесь, в Москве. Но, к сожалению, получилось так, что сопровождающий, который с нами ездил, помешал. У него была цель другая: чтобы гастроли спокойно закончились, и никаких не было эксцессов. Он запретил мне последнюю встречу — в результате довести дело до логического завершения не получилось. Но тем не менее по приезде из этой поездки я был награжден почетной грамотой Андропова за выполнение задания. Параллельно мне удалось получить информацию о готовящемся теракте в Париже — против нашего торгпредства, Аэрофлота и издательства «Глоба». В один день. Это был 1976 год... Теракты были предотвращены. И по приезде мне вручили грамоту за подписью председателя КГБ и золотые часы... — У вас, наверное, еще много наград от разведки? — В 1976 году, в связи с 200-летием Большого театра, я был награжден орденом «Знак Почета». Мне сказали: «Ты получил его по совокупности — и как разведчик, и как танцор». Есть орден и медаль Дзержинского. Но надо ли все перечислять?.. — А вам никогда не хотелось бросить балет и полностью уйти в разведку? — Еще как хотелось! Я даже подавал два рапорта на имя Андропова с просьбой перевести меня из Большого театра в КГБ. К тому времени я уже имел два высших образования. Мне балет стал уже просто неинтересен, и я не мыслил себя вне разведки. Меня вызвали большие дяди и сказали: «Понимаешь, если ты наденешь погоны, то это резко сократит твои оперативные возможности работы за рубежом. Пока ты — артист балета, у тебя широкое поле деятельности». — Вас ни разу не предавали? — Было дело. Приезжаю в очередную поездку в Америку. У Большого театра тогда была целая группа сопровождения со стороны американских спецслужб — без них мы никуда: ни от гостиницы, ни от театра. Нас опекали человек 6–8. И в один прекрасный день их руководитель Клайв (он в свое время был телохранителем жены госсекретаря США Генри Киссинджера) мне говорит: «Семен, я тебя приглашаю, пойдем пивка попьем». Я захожу с ним в бар, и он с ходу мне бросает: «А мы в курсе, что ты майор КГБ». Я прямо дар речи потерял. Пришел в себя и говорю: «Клайв, я не знаю, какую службу ты представляешь, но передай своему руководству от меня огромную благодарность за присвоение мне столь высокого офицерского звания. Однако я такой же офицер КГБ, как ты — артист балета. А теперь скажи мне: кто меня сдал?» И он мне назвал фамилию очень известного артиста. Я был в шоке: зачем он это сделал?! — Раз уж заговорили на тему миграции… В 1979 году танцовщик Большого театра Александр Годунов остался в США. Вы были свидетелем этого события? — Все было на моих глазах. Вообще в те гастроли мы потеряли трех ведущих исполнителей: сначала Годунова, а потом (в последний день выступления) — Козлова с женой. Это был первый урон Большого... Мне поручили присматривать за его женой Людмилой Власовой. Думаю, тогда и нашим артистам, и американским спецслужбам окончательно стало ясно, кто я. — Почему? — Я был в номере гостиницы с Людмилой, пока ее не увезли в посольство. Мне наказали: покинуть гостиницу она сможет только через мой труп. Я забаррикадировал дверь. Мила была в полной прострации, не разговаривала. Они с Годуновым должны были остаться в Америке оба, но поссорились. Он потом требовал встречи с ней. Американцы сделали ей паспорт и хотели вручить, чтобы отговорить от возвращения на родину. Но наши не допустили этого. Я проводил с ней долгие часы. Тяжелый был период, пока вопрос с отлетом Власовой не решился. Американские власти не выпускали ее, требовали, чтобы она сделала заявление — добровольно ли покидает Америку и возвращается в СССР. Трое суток в аэропорту простоял самолет «Аэрофлота» (на борт нашего судна они не могли зайти, это считалось территорией другого государства, но имели права не давать разрешения на вылет). Потом американцы предприняли все-таки попытку силового захвата самолета, чтобы вручить Миле американский паспорт. В это время наши на борту все-таки уговорили ее вернуться в Россию. В Москве ее встречали как национальную героиню. — Предателей с советской стороны удавалось останавливать? — Когда разворачивались события с Годуновым и его женой, я узнал от своего источника, что политического убежища попросил один из ответственных сотрудников одной из наших торговых фирм в США. По утверждению этого источника, он является сотрудником нашей резидентуры и буквально на следующий день должен переехать на конспиративную квартиру. Я об этом узнаю где-то в два часа ночи. Рано утром выскакиваю на улицу, звоню по телефону в наше представительство в Нью-Йорке, при ООН, и говорю, что мне надо срочно приехать. Отвечают: «Сейчас за вами придет машина». Приходит машина, я пытаюсь сесть на переднее сиденье, шофер говорит: «Назад — и ложитесь, чтобы вас никто не видел, пока мы не въедем в гараж посольства»... Приехал в Москву, в аэропорту меня встречает мой старый друг — он тогда был руководителем американского направления Службы внешней разведки. Подошел, обнял: «Ты молодец». Я все понял и не стал ему задавать лишних вопросов… В заключение хочу сказать: я не могу назвать себя профессиональным разведчиком, но судьба подарила мне возможность иметь отношение к этой профессии... Откровенно и искренне могу сказать: я счастлив тем, что был и солистом в Большом театре, и имел отношение к Службе внешней разведки. ОТСЮДА |
||||
| Обсудить в блоге автора | ||||
