Раза три-четыре в неделю я прохожу мимо этого неприметного гранитного памятника. Он установлен у входа в местный паб и при хорошей погоде вокруг всегда столики, за столиками люди – семьи с детьми, пенсионеры, разнообразные местные жители. Этот памятник никогда не выглядит одиноким. Кажется, что это и не памятник вовсе, а живой человек среди своих друзей.

Этот памятник – мемориал Кита Блейклока. Человека с меланхоличным лицом, 40-летнего отца троих детей, констебля полиции, погибшего очень страшной смертью во время беспорядков в Broadwater Farm в 1985 г. Тех самых, которые сейчас то и дело сравнивают с воскресными событиями в Тоттнэм.

То, что мемориал Кита установлен не на месте его гибели, а в том районе, где проходила его постоянная служба, очень символично. Дело в том, что на протяжении многих, очень многих столетий полицейская служба в Англии ассоциировалась вовсе не с охраной интересов государства, а с охраной общины. Тех самых communities, о которых тоже очень много говорят в эти дни и сила которых начала проявляться уже на третью ночь беспорядков.
 

БРИТАНСКАЯ СОСЕДСКАЯ ОБЩИНА

И английский «бобби» естественнее всего выглядит не стоящим против враждебной толпы, а стоящим посреди толпы дружелюбной или деловитой – среди жителей своего района и туристов. Поэтому мемориал Кита Блейклока кажется мне очень правильным, «домашним» мемориалом. Он совсем не похож на гламурно-величественный памятник герою. Возле паба порой валяется мусор, по улице спешат прохожие, но это именно та обстановка, в которой работал констебль, он был тут своим и остался среди своих и после смерти.

Это может показаться необычным и странным, но Англия, несмотря на всю свою раннюю индустриализацию и сегодняшний высокий уровень развития, остается страной очень «общинной». Даже в городах, и тем более в селах Англии необыкновенно сильна роль добрососедских отношений, важно каждое мелкое событие, происходящее на уровне района, – какие-нибудь местные ярмарки, фестивали, собрания групп по интересам и прочая местная активность. Это то самое плотное гражданское общество, в его локальном проявлении.

Даже Лондон, огромный и во многих отношениях суперсовременный мегаполис, фактически представляет собой конгломерат своеобразных «деревень» с разными, иногда очень интересными характерами. И «деревенский» полицейский – это не присланный откуда-то чужеродный и враждебный элемент, а часть местной «общины», часто житель того же района, которого хорошо знают, с которым общаются по-дружески на улицах, вместе пьют в пабе. В сельской Англии это положение вещей сохраняется до сих пор, и в какой-то мере это было справедливо даже для Лондона. Во всяком случае, до недавнего времени.

Корни этого отношения между полицией и обществом, наверное, в двух основных социально-исторических особенностях Англии: очень раннем установлении демократии и, что важнее, непрерывном усилении этой традиции, а также в очень поздней централизации полицейских функций. Институт шерифов и констеблей оставался прерогативой исключительно городского (деревенского) совета вплоть до середины XVIII века. К этому времени в большинстве соседних государств централизованный полицейский контроль существовал уже несколько столетий, причем в интересах абсолютистских режимов.
 

POLICING BY CONSENT

В Англии же констебли воспринимались как выделенные общиной люди, действующие исключительно в ее интересах. Иными словами, обыватели выступали непосредственными работодателями полицейских и отношения строились соответствующим образом. Только в конце XVIII века часть констеблей стала получать оплату не от общины, а от государства через налоги, но на протяжении нескольких десятилетий это было распространено в основном в Лондоне, а в остальных частях страны сохранялись «общинные» отряды поддержания порядка.

Такая тесная связь полиции с местной общиной в сочетании с исключительно развитой демократической традицией сформировали фундаментальный принцип функционирования британской полиции – policing by consent. Это многофакторное понятие, которое означает, в частности, что полиция – это не навязанная государством сила, а часть гражданского общества, которому само общество предоставило некоторые полномочия по поддержанию порядка.

По словам одного полицейского, полиция не должна становиться Her Majesty's Gestapo, которое хватает, тащит в кутузку, пытает и делает что угодно в интересах правящего класса – просто потому, что полиция исторически действует не только в интересах верхушки и ассоциирует себя не только с establishment. На практике это может выражаться, например, в непривычном для России сверхпротекционизме полиции по отношению к простым гражданам.

Когда вскоре после приезда в Англию мой десятилетний сын – вполне самостоятельный, как многие российские дети – отправился в одиночку в супермаркет минутах в двадцати ходьбы от дома, а вернулся в сопровождении двух полицейских, я даже успела на минуту испугаться. Оказалось, что несмотря на все его уверения, что с ним все в порядке, что живет он близко и прекрасно знает дорогу домой, полицейские решили, что он все же слишком мал и проводили его на всякий случай. Привели, козырнули и ушли. Дело происходило в 4 часа дня в абсолютно благополучном районе, и полицейские действовали исключительно по своей инициативе. Представить такую ситуацию в России мне очень трудно.

Policing by consent также означает, что граждане помогают полиции в осуществлении ее полномочий, а не вставляют ей палки в колеса по поводу и без. Такое сотрудничество абсолютно логично, если граждане являются фактическими нанимателями полицейских. Феномен внутреннего антагонизма обычных законопослушных граждан с полицией как олицетворением репрессивной машины государства, столь характерный для российских реалий самых разных периодов, в Англии, похоже, просто не существует.

Обычный средний обыватель, не озабоченный какой-нибудь радикальной идеологией и не особенно вникающий даже в мэйнстримную политику, общается с полицейскими спокойно и дружелюбно, и общение это начинается отнюдь не с приказания «Предъявите ваши документы», а может быть и по инициативе гражданина.

Я не имею в виду так называемое стукачество на соседей – мне трудно судить, распространено ли это в английском обществе, поскольку за много лет не сталкивалась с таким ни разу. Но видеть, как местные жители сами подходят к полицейскому на улице, о чем-то его спрашивают, у них завязывается оживленная беседа, доводилось бесчисленное количество раз. Да и сама я, если нужно, например, сориентироваться на местности, чаще всего высматриваю полицейского – они всегда знают район даже лучше, чем торговцы.

А вот представить ситуацию, в которой у меня возникло бы желание подойти к российскому полицейскому на посту и спросить его о чем-нибудь, мне сейчас трудно – попробовав несколько раз и получив в ответ в лучшем случае хмурое нечленораздельное бурчание, я поняла, что российские полицейские в общественных местах расставлены для чего-то другого.
 

ГРАЖДАНСКИЙ ТЕРРОР

Это общение, двусторонняя интеракция с полицейскими – не только привычное, ожидаемое британским обществом положение вещей. Это фактически требование, что отлично видно на примере событий с убийством Даггана, хотя на это мало кто обращает внимание. Основное обвинение (тогда еще упрек) в адрес полиции в субботу, первый день беспорядков, было то, что местное отделение полиции не сообщило полной информации семье Даггана, не общалось с ними должным образом, и в более широком контексте – что местная полиция утрачивает свою связь с локальным сообществом, той самой общиной, о которой я говорила выше.

На мирный митинг протеста перед зданием полиции в Тоттнэм пришла не только семья, но и представители местной общественности, например, священники. И пока история Даггана еще была актуальна, требования мирных протестующих были сформулированы как community wants answers – даже не семья, а именно община требует ответов, требует информации, требует адекватного взаимодействия. Что, кстати, косвенным образом свидетельствует о том, насколько глубоко британский менталитет у тех митинговавших, что бы о них ни говорили. Сейчас я пытаюсь представить россиян, выдвигающих требования диалога с полицией (да с кем угодно из властей) и, честно говоря, не знаю, что думать – актуально ли такое требование в России сейчас? Интересуют ли кого-либо диалоги такого рода?

Возвращаясь к policing by consent. Еще одно значение этого концепта в том, что бóльшая часть общества должна быть удовлетворена работой полиции, ведь полицейские функции – это форма общественного договора. На практике это означает постоянную и жесточайшую критику полиции различными представителями общественности через СМИ, а также очень бурные и долгие общественные дебаты по поводу каждой ошибки, допущенной полицией. За последние три года такие дебаты уже дважды заканчивались отставкой руководителей полицейского ведомства.

На первый взгляд, это кажется парадоксальным: ведь если у простого гражданина нет внутреннего антагонизма с полицейским, то с чего бы он стал критиковать полицию вообще. Однако никакого парадокса на самом деле нет: если гражданин ощущает себя нанимателем полицейского, то вполне логично требовать от работника эффективного выполнения возложенных на него обязанностей. Что британский коллективный гражданин и делает доступными ему демократическими инструментами.

Так, после нелепой трагической гибели Иэна Томлинсона во время выступлений антиглобалистов на встрече G20 в 2009 году масс-медиа методично тыкали полицию во все допущенные ей неточности, во все передергивания и подтасовки, общественность добивалась новых и новых экспертиз тела и обстоятельств смерти гражданина.

За год до этого ушел в отставку глава Metropolitan Police Иэн Блэр – после трех лет общественных баталий, последовавших после того, как полицейские застрелили Жуана Карлуша де Менезиша, приняв его по ошибке за террориста, замешанного в лондонских взрывах 2005 года. В июле этого года, всего за три недели до беспорядков в Тоттнэм, ушел в отставку сменивший Блэра Пол Стивенсон, а также его заместитель – на этот раз летальных случаев не было, достаточно оказалось скандала с прослушиванием телефонов граждан.

Три смерти по вине полиции за шесть лет и две отставки за три года – это очень много. Это фактически означает кризис ведомства, но кризис специфический, если сравнивать, например, с российской картиной. Нельзя сказать, что полиция не справляется со своими обязанностями – даже на фоне бесчинств по всему Лондону, ощущение жизни в Англии несопоставимо, на много порядков спокойнее, чем в России.

Однако британская общественность считает, что полиция работает недостаточно эффективно, и к тому же, как говорится, оторвалась от народа. Критика полиции порой достигает такого накала, что мне, человеку, еще отчасти помнящему российские реалии, это кажется чем-то вроде обратного террора: когда не государство тиранит граждан, а наоборот, оголтелая общественность связывает по рукам и ногам собственные же общественные институты.

Отчасти это можно понять: личность и ее свободы в Великобритании настолько важны, что при малейшем намеке на их ущемление начинается очень бурная реакция. В случае силовых ведомств этот баланс особенно сложен и достижение общественного контроля над силовиками без пренебрежения реальными вопросами безопасности – задача непростая.

Мне кажется очень правильным, что благодаря общественному контролю никто, какими бы он ресурсами ни обладал, не может замести под ковер потерянную жизнь отдельного человека, будь то белый торговец газетами Томлинсон или черный гангстер Дагган. Мне также кажется, что полиции должно быть очень сложно работать в экстремальных ситуациях, находясь при этом под постоянным огнем критики со стороны своих же граждан – это, наверное, морально тяжелая ситуация.

Хотя сегодня в Энфилде местные жители хлопали полиции (некоторые при этом говорили: «Вот уж не думал, что когда-либо буду аплодировать полисменам»). И я практически уверена, что нынешние беспорядки приведут к более быстрому распутыванию этого узла взаимоотношений между обществом и полицией. Это был тяжелый урок, но к счастью, на острове умеют как учить, так и учиться.
 

А ГДЕ ЖЕ ВОДОМЕТЫ И РЕЗИНОВЫЕ ПУЛИ

Утверждения, что во время нынешних беспорядков полиция бездействовала, смотрела, как все грабят и ничего не делала – дилетантские. Полицейские отделения по борьбе с городскими беспорядками изучают струкутру различных толп, во многих случаях, особенно при мародерстве, эффективнее не разгонять толпу, а дать ей «награбиться» в уже локализованном месте. В противном случае она разбежится, догнать по переулкам ее будет невозможно, она соберется в других местах и последствиях могут быть хуже. Также во многих случаях активная конфронтация с агрессивным «фронтом» толпы приводит к тому, что в конфликт втягиваются и «пассивно сочувствующие» зеваки, и беспорядки только разрастаются.

При любых действиях полиция придерживается приоритета жизни над всеми остальными вопросами. Как жизни полицейских, так и правонарушителей. Вопросы защиты имущества при массовых беспорядках всегда вторичны, полицейское руководство не будет рисковать здоровьем сотрудников ради того, чтобы отогнать мародеров от магазина. Тупое геройство не поощряется.

Применение водометов эффективно при разгоне сплоченных толп, по летучим группкам мародеров бить водой бесполезно. Резиновые пули могут привести к летальным исходам, среди мародеров было много детей даже 10 лет. Руководство полиции считает крайне нецелесообразным применять резиновые пули в такой обстановке.

Напоследок несколько слов о доходах полицейских. Начальная зарплата констебля в Великобритании – примерно 24 000 фунтов в год, в Лондоне – 29 000. Через 31 неделю тренинга зарплату автоматически повышают на несколько тысяч. Для ориентира: в провинции 24 000 фунтов – очень хорошая зарплата, в Лондоне на 29 000 жить можно только скромно.

Зарплата сержанта (следующая ступень после констебля) в среднем 35 000 фунтов, у опытного инспектора – 40 000–45 000 фунтов. С 35 000 вполне можно считаться средним классом (средняя зарплата по стране, по всем профессиям – около 25 000 фунтов). В целом, после двух-трех лет службы получается средне-обеспеченная жизнь, без особых материальных затруднений, а в провинции – так даже и прекрасно обеспеченная жизнь.