В конце прошлой недели на сайте Bloomberg вышла колонка Татьяны Толстой, в которой она подробно объясняет, почему новый закон о продаже слабоалкогольной продукции, подписанный президентом Медведевым, есть всего лишь победа водочного лобби над пивным. Смысл таков, что русский человек пил, пьет и пить будет, пока жизнь его не станет лучше. И чем больше нам запрещают, тем лишь ниже качество того, что мы будем закладывать себе за воротник.

20 июля президент подписал закон, ограничивающий продажу пива и других слабоалкогольных напитков. Теперь их, как и любое другое спиртное, нельзя будет приобрести в палатках и магазинах, у которых нет алкогольной лицензии. Также этот закон ограничивает употребление слабоалкогольных напитков в общественных местах: на улицах и в парках. Словом, отныне пиво приравнивается к крепкому спиртному и стирается граница между бутылкой семидесятиградусного абсента и трехградусными банками и бутылками, имя которым легион. Вероятно, чтобы не шокировать народонаселение и пивоваров, вступление закона в силу отсрочили: частично он начнет действовать с 2012 года, полностью — еще годом позже.

По-моему, эта мера исполнена здравого смысла. Хотя бы потому, что теперь, наконец, из языка исчезнет оксюморон «пивобезалкогольные напитки». А это, мне кажется, поважнее прошлогодней языковой реформы. То, что кофе может быть среднего рода, вопрос спорный, а вот то, что обычное пиво не может относиться к безалкогольным напиткам, факт.

В рассуждениях Толстой мне видится как минимум ошибка логики: то, что пиво будет менее доступно, чем теперь, не означает, что доступнее станет водка. То, что граждане отныне предпочтут водку пиву, тоже не факт. Алкоголик консервативен, и с чего бы ему менять предпочтения при прочих равных? Я своим вкусам в выпивке изменяю крайне редко, и за окружающими замечаю то же постоянство.

Есть разные мнения насчет того, какой алкоголизм хуже. Герман Гессе, к примеру, считал, что самый страшный — это винный. Это вопрос не столько медицины, сколько культуры. Опасность зависит не от крепости, а от популярности и доступности. Чем безобиднее имидж алкогольного напитка, тем хуже. И в этом смысле в России, как и во всей Восточной Европе, пиву нет конкурентов. Про водку все хотя бы понимают, что это алкоголь. А про пиво многие думают, что это натурпродукт, хмель и солод, радость и веселье, жаждоутолитель и пользоприноситель, повод встретиться и способ расслабиться. Мы этим напоминаем Чехию, где пиво превратилось в национальную идею. С 1920-х годов, благодаря тому же лобби, пиво в Чехии стоит дешевле минералки. В итоге к сегодняшнему дню чешские врачи констатируют, что нация начисто спилась.

Теория Толстой о победе водочного лобби над пивным, как любая теория заговора, идеальна в своей умозрительности и служит много к развлечению англоязычного читателя, которому всегда интересно про русскую загадку и водку. Можно долго рассуждать о том, почему люди пьют. Можно говорить про то, что ничего не изменится, пока не изменится уровень жизни. И это правда. Чем легче жизнь общества, тем меньше в нем тяжелых алкоголиков. Все это, однако, не означает, что спирт и прочие наркотики (а алкоголь действует на мозг по той же схеме, что героин) должны иметься в продаже в каждой ночной палатке до тех пор, пока не придет царствие небесное. И то, что беспомощный президент не в силах сократить причины (или наши оправдания) тяжелого пьянства, еще не значит, что пиво может быть доступнее лимонада.

К сожалению, человечество не знает никаких более эффективных мер прививания культуры питья, чем законодательные ограничения, повышение акцизов и — в значительно меньшей степени — антиалкогольная пропаганда. И это железобетонный научно доказанный факт. Доказано, что возраст, с которого разрешается пить, обратно пропорционален потреблению алкоголя и количеству автокатастроф. Многократно доказано, что ограничение доступности алкоголя и повышение цен на него эффективно уменьшают общий вред пьянства (количество смертей, аварий, ущерб здоровью и так далее). Более того, есть данные, что сухой закон 1985–1988 годов в СССР, при всей ущербности и противоречивости, не был лишен пользы: в те четыре года рождались более здоровые дети, чем до и после. Конечно, полный запрет алкоголя приносит больше вреда, чем пользы, но сейчас, слава богу, речь не о нем, а лишь об ограничениях, принятых во многих цивилизованных странах.

Можно рассуждать о том, что русскому человеку ничего не поможет, ибо он пил, пьет и пить будет. И лиши нас доступного качественного алкоголя, мы будем гнать из табуретки. Однако это цинизм и неправда. Есть вполне конкретные исторические моменты, когда в России прививалось пьянство, например, при Иване Грозном и Петре Великом (об этом отлично пишет Толстая). В Советском Союзе спиртное было государственной монополией, налоги на его продажу составляли 12% общего дохода государства, и всерьез бороться с алкоголизмом государству было невыгодно.

Между тем алкоголизация — это процесс вполне обратимый. Большинство людей, населяющих нашу страну, способно расщеплять спирт, а потому генетических предпосылок для того, чтобы вымереть от пьянства, у нас нет. Теперь страна переживает глубокий демографический кризис, и последствия алкоголизма государству стоят в финансовом выражении явно больше, чем приносит продажа спиртного. Поэтому есть шанс, что что-то начнет меняться. И минимум миниморум, с которого должны начинаться изменения, — соответствующие законы. В частности тот, что вступит в силу в будущем году.