Вопрос из зала: Скажите, пожалуйста, что вы сегодня будете играть? Какая программа?

Сергей Летов: Сегодняшняя программа посвящена памяти Ивана Соколовского. Это замечательный музыкант. Он умер в 2005 году. Один из прародителей российского эйсид-джаза, трип-хопа, эмбиента. Иван был моим главным музыкальным партнёром на протяжении второй половины 90-х и 2000-х годов. Мы когда-то играли с ним вместе в группе «Ночной проспект». С середины-конца 90-х начали выступать активно вместе и выступали до самой его смерти. Последний в его жизни концерт состоялся 2-ого мая 2005 года. И на этот концерт он принёс мне свои фонограммы, те минусовки, которые он сочинял, чтобы я привёл их в порядок, отредактировал, убрал шумы, нормализовал. Это был наш последний с ним серьёзный разговор.Через несколько дней у него случился инсульт и он скончался, не приходя в сознание. Я решил, что музыка Ивана должна жить. И это должен быть не только архив, диски, которые он издавал. Кстати, последний диск мы издавали с этой программой с ним вместе за свой счёт. Они давным-давно распроданы. В первый же год.Издавались очень маленьким тиражом в 500 экземпляров. Фактически их никто сейчас не может услышать.Я решил увековечить его память такого рода программой. 23-его мая в Москве в клубе Проект Оги вместе с Алексеем Борисовым, другим партнёром Ивана Соколовского по «Ночному проспекту», мы будем играть большой концерт памяти Ивана. В этом году исполняется шесть лет, как он умер.

Что необычное я решил привезти сегодня? Сегодня я играю на новом саксофоне. Это тенор-саксофон Поль Мориа французско-тайваньской фирмы. Они делают довольно необычные качественные инструменты. Они не так популярны ещё как саксофоны SELMER, но в некоторой степени позволяют избавиться от оттенков ресторанности. Звуки тенор-саксофона играют более чёрную музыку, блюзовую. И я привёз с собой два довольно необычных для нашей страны инструмента – это духовые MIDI-контроллеры. Это духовые инструменты, но электронные. Наш слушатель привык к тому, что у нас электронный инструмент либо клавиши, так называемый синтезатор в кавычках, либо гитары, бас-гитары.Советский… (быстро поправляется) российский слушатель не избалован музыкальными новинками и других электронных инструментов в распоряжении широкого слушателя нет.Я бы не сказал, что MIDI-контроллеры это большая новинка в мировом масштабе. Это не новинка, серийные инструменты. (Показывает MIDI-контроллер). Это духовой инструмент фирмы Ямаха. У него есть трость и мундштук примерно такие, как у кларнета и саксофона. Очень много всяких возможностей манипулировать … (неразборчиво). К нему я привёз аналоговый синтезатор. Довольно необычная вещь. Он устроен по методу физического моделирования. Аналоговый синтезатор обладает особенностью настройки на духовые электронные инструменты. То есть он реагирует на движение губ, на дыхание, изменяя тембр, позволяет достаточно интересно играть звуками. MIDI-контроллеры Ямаха уже не делают, они вышли из употребления в виду отсутствия широкого спроса. В поп-музыке они не прижились. Вот остались редкости для тех, кто понимает. (Показывает другой MIDI-контроллер) Я привёз ещё один необычный современный инструмент, видно по дизайну. Это электронный духовой инструмент фирмы Акай. Он просто втыкается в компьютер и можно играть. Устроен он очень интересно. У него тактильная клавиатура. Здесь не нужно двигать руками – достаточно прикосновения, он срабатывает от проводимости кожи пальцев. У него специфический контроллер, который управляет высотой звука, срабатывает на движение губ,зубов. Большая помощь для музыканта, играющего на духовых электронных инструментах. Использование духовых электронных инструментов – в этом есть определённый шаг вперёд. Я занимаюсь электроникой недавно. После смерти Ивана.

Иван умер 15-ого мая 2005 года. А 21 мая мы должны были с ним выступать в Реджио Эмилио, это недалеко от Милана. Я в то время записывался с тувинской певицей Сайнхо, планировалось совместное выступление в трио. Я предложил отменить этот концерт, потому что Ивана нет с нами и невозможно всю эту электронную музыку включать. Она позвонила в Италию. А из Италии сказали, что все билеты на концерт уже проданы, вы должны, посвятите концерт его памяти. Сайнхо сказала: бери ноутбук, заряжай всё и вперёд.Я говорю: я не умею, я никогда не пробовал. Сайнхо: ну, надо же когда-то начинать пробовать, ты авангардист или нет? Я был в ужасе, я не знал как программой пользоваться. Я попытался выступить с Сайнхо в Италии.Так с лёгкой руки Сайнхо в 2005 году я к своему полному ужасу оказался на сцене с электронными инструментами. Постепенно это оказалось интересным. Почему не попробовать новое? тем более, что когда-то я учился в физико-математической школе-интернате в детстве и впоследствии пробовал в новосибирском академгородке писать программы на больших компьютерах. Тогда компьютеры были не коробочки, которые на столе стояли. Это был трёхэтажный дом.В нём люди ходили. Оперативная память была размером со шкаф. И память эта составляла по-моему 4 килобайта. Мой первый опыт работы с компьютером был неудачный. Я попросил компьютер вычислить число пи с точностью сто знаков после запятой. И компьютер БСМ-6… БСМ-6 - это мужчина? А может и женщина… Короче, БСМ-6 выдала мне всю свою память, сто листов бумаги, испещрённых единичками и нулями. Таким был первый опыт.Сейчас я использую компьютер Макинтош, недорогую модель.

Как можно охарактеризовать предстоящую программу концерта стилистически? Это разновидность эмбиент трип-хопа. Был бы это трип-хоп… но звуковая среда из трип-хопа делает эмбиент: здесь всё очень вибрирует, колышется. Я попробовал на саунд-чеке, и вижу - немного отстаю от ритма, потому что пока звук отражённый от стен приходит, я немного выпадаю из той метрики, которая должна быть. Получится такой пауэр эмбиент. Я буду играть на тенор-саксофоне, на двух электронных MIDI-контроллерах, на двух китайских флейтах, купленных в Гонконге 10 лет назад, и на маленьком индейском инструменте свонивистул. Это флейта американских индейцев. Индейцы племени свони жили на юге Соединённых Штатов. Самыми демократичными людьми в мире, американцами, это племя давно истреблено. От них остались только маленькие игрушки-инструменты. Я буду на нём импровизировать.

Всё, что я играю – это импровизация. Я не играю музыку по нотами. Неинтересно мне этим заниматься. Не то чтобы я против написанной музыки. Но есть люди, которые хорошо делают это дело – зачем у них отнимать деньги? 

Вопрос из зала: Как у вас рождается импровизация? Есть какая-то техника? … (неразборчиво) 

СЛ: Наверное, какой-то специфической техники нет. Я импровизирую только на концертах. А дома я не импровизирую. Дома я играю исключительно музыку барокко по нотам. В основном Иоганна Себастьяна Баха. Ещё сонаты Генделя, итальянских композиторов барокко. Вторая половина 17 – первая половина 18 века. Таким образом копится-копится энергия… Вот представьте, вы приходите домой и со своими близкими не разговариваете, а только цитируете Достоевского и Толстого. И вам нельзя дома сказать: я хочу есть, или - кто там в туалете дверь так долго не открывает? А вы только цитируете Толстого и Достоевского. Неделю. А потом вам разрешается сказать своё слово. Вот я так же чувствую себя на концерте. А техника нужна. Чтоб пальчики бегали, губы быстро срабатывали, язык… Это оттачивается классикой. 

Вопрос из зала: Музыку барокко вы играете на каких инструментах?

СЛ: Я играю на разных инструментах. Желательно на тех, на которых у меня будет ближайшее выступление. Я играю на разных саксофонах – сопрано, тенор, баритон, на бас-кларнете, на флейте пикколо, на альтовой флейте, на электронных инструментах. И как правило у меня много проектов одновременно. Сегодня я играю сольную программу. Это бывает три-пять раз в год. Не чаще. Завтра тоже. В воскресенье я играю с бывшим гитаристом ДДТ, Вадимом Курылёвым. Наш проект называется КультКилДоза (название неразборчиво), посвящён анархизму. Анархическая гитара, барабаны, дудочки и саксофон, никакой электроники. В понедельник какое-то у меня акустическое выступление памяти поэта, умершего недавно. Я репетирую с группой танцовщиков, потому что с этой группой в среду мы играем на церемонии вручения премии Золотой фаллос. Это надо понять буквально. Настоящий художник в нашей стране кроме слова «фаллос» по-русски произнесённого, ничего не может дождаться в этой жизни. Короче, маракуй - не маракуй… всё равно ничего не получишь. Во вторник я играю с панк-группой Хлам. Это панк акустический, без гитары. У меня разные инструменты. В зависимости от того, что впереди, я тот инструмент и готовлю.

Вопрос из зала: А что для вас актуально сейчас? Какие мысли приходят в голову? Какое искусство нравится? Какие события интригуют? 

СЛ: Меня занимают несколько вещей. Первое: разделение современного искусства на институциональное и неинституциональное. Есть искусство, которое поддерживается государством и всяческими фондами, например, балет, опера, классическая музыка. Или допустим, какой-то радикальный авангард, который демонстрируют в залах, где устраиваются перформансы, симпозиумы, посвящённые современному искусству. Там абсолютно всё равно пришли люди или не пришли. Если не пришли – даже ещё лучше. Вот у меня было такое выступление в Германии. В красном зале замка Брауншвейгов был концерт посвящённый истории синтезаторов от аналоговых до софтверных. Я пересчитал всех присутствующих в зале. Если исключить родственников и учеников той оравы, которая была на сцене, то в зале было 9 человек. Но городской совет Брауншвейга отпустил серьёзную сумму денег, предусмотрел даже паркинг для приехавших профессоров. Вот нас человек 12 на сцене, разных музыкантов, из разных городов и стран и 9 человек в зале. И немцы считают: замечательное мероприятие. Ещё выделили деньги для фотографа, который снимает этих девятерых человек так, чтобы казалось, что их человек пятьдесят или сто. (Смех в зале.) Для Германии культура – это национальная идентичность. Они тратят деньги на то, что, может, уже публике и ненужно, но зато это страна «высокой культуры». Они за это платят. 
А есть музыка трип-хоп, эмбиент, электроника, так называемая, музыка ди-джеев. Она может быть по звуку такая же авангардистская, как музыка институциональная, но её никогда в эти залы не пустят. Она растёт как сорняк, и она живёт благодаря тому, что её поддерживают люди. Люди платят за билеты, покупают диски. Это вот второй вид. Вот такое соотношение между институциональной музыкой, так называемым высоким искусством, и низким искусством, но которое востребовано обществом и живо. Между музейным и немузейным. Искусство не предназначено для того, чтобы его сразу на кладбище несли. Музей – это же кладбище искусства. Там в гробах оно лежит аккуратненько. Его трогать нельзя, прикасаться нельзя,написано на табличках, что это такое. Надо только принимать к сведению и приобщаться. Сейчас сложилась такая ситуация: искусство – это то, что умерло. А то, что живо, например группа Война, её я считаю самым ярким явлением в искусстве, люди говорят: это не искусство, они картинок красивых не рисуют. Нарисовали фаллос на мосту светящейся краской перед зданием КГБ в Ленинграде. Ночью мост развели... Называется "Член в плену у КГБ... (поправляется) у ФСБ". Они стали институциональным искусством, потому что им дали государственную премию Инновация за этот год. Все возмущаются: если они революционеры, они должны были отказаться. А раз они не отказались, они перешли в категорию «серьёзного высокого исксства». 
В мае я хочу сделать с одной танцовщицей перформанс-диалог на эту тему. Она о религии размышляет, Ветхий завет читает. И вот мы будем с нею разговаривать. Я хочу сделать таким образом, чтобы видеокамера включалась в зависимости от её движений. Такой диалог, который будет перемежаться музыкой и танцем.

Вопрос из зала: А танцовщица танцует в каком стиле?

СЛ: Она будет импровизировать. Она имеет классическое образование, но её не удовлетворяет танцевать в танцевальных ансамблях. Она хочет экспериментировать с собственным телом. Но это проект. Может быть, ничего не получится.

Вопрос из зала: А сопровождение немого кино – это тоже импровизация?

СЛ: Сопровождение немого кино – это частичная импровизация. Проект «Немое кино. Живая музыка» я начал в 98-ом году. Это были тяжёлые годы, 97-98-ой, и такие, скажем, голодные. И вдруг Гёте-институт, Институт немецкой культуры, расщедрился и предложил мне сделать какой-то перформанс на тему маленьких кусочков «Первый протофильм». Первый протофильм сняли не братья Люмьер, «Прибытие поезда», а за 6 месяцев до них сняли братья Складановски. Но у них недостаточно пиар был поставлен, несмотря на то, что они евреи. Пиар братьев Люмьер был лучше, всё-таки Франция, Париж, вот они и считаются родоначальниками кино. А братья Складановски сняли не сюжет, а шесть маленьких кусочков, например, «Русские музыканты в берлинском парке». Оказывается, наши балалаечники уже тогда за какие-то пфенниги что-то там играли. Или «Поединок боксёра и кенгуру». Это маленькие кинокусочки. Я сделал программу, пригласил компьютерщика. Гете-институту это понравилось, они стали предлагать другие вещи, например, озвучивание «Фауста» Фридриха Мурнау. Я это делал с ди-джеем Алексеем Борисовым. Потом начались разные другие проекты.
Я бы очень хотел привезти сюда проект вашего соотечественника Александра Ханжонкова. Он родом из Ростова. Я несколько лет назад сделал озвучивание его фильма «Оборона Севастополя». Это грустный трагический и в то же время очень русский фильм. Кстати, это первый полнометражный русский фильм. В этом году ему исполняется 100 лет. И почему-то нет никаких мероприятий, никому вообще ничего не нужно. Я его озвучивал вместе вместе с электровибрафонистом. Это большой инструмент, вибрафон, электронный. А я там не импровизирую… нет, ну, только с сэмплами:я запускаю выстрелы пушек, крики раненых солдат. То есть я аппелирую не музыкальными инструментами, а сэмплами, звуками – ржанием лошадей, английскими командами кавалерии, которая в Балаклаве идёт на штурм русских батарей. Вот так я играю, наступая на горло собственной песне. Не играю на саксофоне совсем. А саксофон там неуместен. Проект «Немое кино» - отчасти импровизация, но импровизация другими средствами. 
У меня есть проект, я озвучиваю мультфильм-сказку «Тысяча и одна ночь» 1926-ого года. Я пригласил туда азербайджанского певца, лауреата французской академии грамзаписи, Теймура Надира. Он поёт на фарси, на турецком, на азербайджанском языках, импровизируя на тему сказок, а я занимаюсь электронной подкладкой. Немножечко играю звуком зурны на электронном инструменте. Вначале была идея привезти сюда «Немое кино». Может быть, когда-нибудь и привезём.

Вопрос из зала: А как вы думаете немое кино вернётся когда-нибудь?

СЛ: Знаете, сейчас делают даже ещё более дикие проекты. Самый лучший фестиваль видеоарта проходит в Волгограде. А второй – Канский фестиваль в городе Канск Краснодарского края, с одной «н». Канск, там 20 тысяч жителей. Директор Канского фестиваля, Павел Лабазов, для волгоградского видеоартфестиваля предложил мне сделать «Ликбез мирового кино». Берём известный фильм, убираем звуковую дорожку, получается немое кино. Вот он сделал из Вернера Херцога, где Клаус Кински и Изабель Аджани… Из длинного 117-минутного фильма «Носферату» он выкинул все диалоги, убрал звуковую дорожку и дал мне его для озвучивания.
В прошлом году в Екатеринбурге мне предложили озвучивать «100 минут 20 века», нарезку, которую сделали ви-джеи Екатеринбурга. С местным пианистом в большом кинотеатре мы смотрели фильм и озвучивали. Кому-то понравилось, кому-то нет. Невозможно всем угодить. 
В 80-е годы было такое движение «Параллельное кино» в нашей стране, братья Олейниковы. Реально это было немое кино. У них средств не было. Они снимали на камеру, в которой пружину надо было крутить. У них был фильм «Жестокая болезнь мужчин», я к нему написал дорожку.

Вопрос из зала: В одном из интервью вы сказали, что играть можно на любом музыкальном инструменте, главное – как. Вы что подразумевали – техническую составляющую или то, что играть нужно с душой?

СЛ: Что значит «с душой»? Я даже не знаю, что такое душа. В моём лексиконе нет такого слова... У каждого свой путь к музыке. Я начинал играть на саксофоне вовсе не для того, чтобы где-то на сцене выступать. Я развёлся с первой женой, был молодой мальчик, и совершенно не мог себе представить, что одну женщину можно другой заменить. Для меня в 54 года – это очень простая мысль. А когда мне было 20 лет, я такое совершенно не мог представить. Я думал: всё, теперь я всю жизнь буду жить один, страдать, и изливать на саксофоне в тиши свою душу. Потом меня кто-то услышал и сказал: Летов, как ты интересно играешь… Я сказал: так я ж не умею играть, я нигде не учился. Но меня вдруг стали приглашать.

Вопрос из зала: А выступать вам больше нравится здесь или за границей? С кем из музыкантов нравится сотрудничать?

СЛ: За границей больше нравится выступать. Может быть, это обидно для российского слушателя. За границей публика не то чтобы лучше подготовлена, но она иначе к музыке относится. Россия – это страна логоцентричная. В России на первом месте слово. Мы говорим музыка, а подразумеваем текст песни. Меня спрашивают о творчестве брата, и все говорят о тексте. Хоть кто бы нибудь сказал: почему он играл в фа-диез-миноре и в ми-норе? Он сам, кстати, не знал, что такое ми-минор и фа-диез-минор. Так и не узнал. Все говорят о словах. Музыка на самом деле неважна. Важен текст. Вот что это такое – русский рок? Гитары, бас-гитары, барабаны и певец? Ну, певец понятно, он текст доносит. А бас-гитары и гитары зачем? Положено так? А если их не будет? Ну, можно и не играть… Вот Юра Шевчук приедет без гитар и бас-гитар, что от этого что-то резко потеряется? Абсолютно не потеряется. Любой русский рок можно исполнить под гитару. А вот вы представьте Лед Зеппелин, или Пинк Флойд, исполненные под гитару?Или Пинк Флойд в акустике? На 12-струнной гитарке? Странно было бы… Потому что там рок – это другое. У нас нет рока. У нас есть городской русский романс, вариация – нынешний шансон. А на Западе музыка очень важна. Там другое мышление, в меньшей мере ориентированное на слова. Там совершенно другая обстановка. В Москве, например, есть один клуб, в котором играют импровизационную современную музыку, как у меня. Он называется «Дом». Её играют 2-3 дня в неделю. И не каждую неделю. А в Токио сто джазовых клубов, больше ста. Я играл в трёх клубах. В них играют импровизационную музыку, такую, какую играю я. Все дни был полный зал.

Вопрос из зала: Куда делся проект «Три О»? Расскажите, как вы сотрудничали с Курёхиным.

СЛ: «Три О» никуда не делись. Все они ветераны, все в буквальном смысле дедушки. Мы время от времени собираемся на юбилейные мероприятия. Дело в том, что музыка свободной импровизации совсем утеряла слушателя в нашей стране. Она в мире-то теряет слушателя. Музыка серьёзная требует от человека работы мысли, сознания, некоего напряжения. А современный российский человек не хочет напрягаться. Он на концерт приходит расслабляться. Публика ногами проголосовала против любой серьёзной музыки. Музыка «Три О» концентрированная, короткая. Для меня образцом служил Антон Веберн, у которого всё собрание сочинений вмещается на 4-ёх виниловых пластинках. Музыка «Три О» оказалась ненужна. Музыканты есть, но музыка их не нужна.

Что касается Серёжи Курёхина и его Поп-механики. Курёхин оказал на меня очень большое влияние. Мы дружили. И считаю, что я был у Курёхина главным солистом в его Поп-механике. Мы играли дуэтом в Малой механике, где ритм-секцией были Цой или Каспарян, Тихомиров, Титов, Кондрашкин на барабанах. Кто-нибудь из группы «Кино» или «Аквариум». Или играли большим оркестром, в котором было до 500 человек. Помню однажды было 464 человека, стадо козлов из зоопарка, ослы, лошади,куры, разные животные, балетные группы, ансамбль песни и пляски КГБ (Хохот в зале.),разные фольклорные ансамбли, приблудные кришнаиты. Такие вот большие мультимедийные программы. Без Курёхина всё не имело смысла. Я пробовал делать свои подобные проекты, например «Новая русская альтернатива». Я приглашал ансамбль Дмитрия Покровского, ди-джеев, Валентину Пономарёву, Юрий Парфёнов играл, но мне показалось, что время этого прошло. Потом у меня такого таланта, как у Курёхина, конечно нет, нет харизмы его. В отношениях с ним у меня выработалось быть скорее цветком, чем садовником, скорее играть соло, чем отвечать за всю организацию происходящего. Мне как-то интереснее на саксофончике поиграть. А организаторские функции целый оркестр собирать – энтузиазм начинает проходить. Тот период советский – это был период энтузиазма. В конце 80-х годов все ждали: вот теперь мы заживём, ура, наконец… (Сокрушённо цокает.)

Оля Ласана, организатор концерта: Последний вопрос и будем начинать концерт.

Вопрос из зала: Вот вы описали ситуацию в современном искусстве. С отношением к серьёзному искусству, что публика проголосовала ногами. А вот как вы этот факт воспринимаете? Как естественный? Как печальный? Что прогнозируете? Что возродится интерес? Или это останется искусством одиночек, для узкого круга?

СЛ: Давать прогнозы на будущее – дело бесплодное. То, что публика проголосовала ногами против современного искусства, против современной серьёзной музыки, мне, конечно, печально. Я, конечно же, хотел бы, чтобы как в 80-е годы были тысячи зрителей. Один раз на Поп-механике были 10 тысяч зрителей. Три дня подряд на концерт пришли 8, 9 и 10 тысяч человек. Сейчас такое невозможно представить для авангардной музыки.

Вопрос из зала: А в каком году это было?

СЛ: Это был 89-ый год. Общество было на подъёме, люди хотели нового, интересного. Потом людей обманули в 91-ом году.

Вопрос из зала: А вы считаете обманули?

СЛ: Обманули. Люди устали. Они почувствовали, что ими проманипулировали. А чего ждать? Ждать то нечего. Наша цивилизация умирает. В Голландии через несколько лет количество мусульман превысит количество христиан. Если вы побываете в каком-нибудь Авиньоне во Франции – 40% населения негры и арабы. И они совершенно не воспринимают эту культуру. Они потерпят немножко, а дальше по Европе будут на верблюдах ездить. И совершенно другая будет музыка.Будут мугамы, макамы. А вот эта вот институциональная музыка или ди-джейская… они даже изучать это не будут. Турки не изучают в школах Византийскую империю. Ну, жили какие-то здесь. Теперь мы тут живём. Вот то же самое с нами произойдёт. Мы доживаем конец вот этой культуры. 50-80 лет… Я, наверное, до полного краха не доживу. Будущее нам не принадлежит.