Это будет большой текст о том, как мы с Федором ночью по скорой попали в Морозовскую детскую больницу, которая считается одной из лучших в Москве. Сейчас мы дома, ребенок в порядке, у нас все хорошо.

Два дня назад сына укусил комар, причем не куда-нибудь, а в веко. Веко опухло, а вчера ночью стало такого угрожающего размера, что у него почти перестал открываться глаз. Мы вызвали скорую помощь. Врачи скорой сказали буквально так: “Ууууу, это в больницу” — укололи преднизолон и помчали нас с мигалками по ночной Москве. В приемном отделении Морозовской больницы с нами возились пару часов (большую часть времени мы просто чего-то ждали), и в итоге определили в общую терапию.

Снаружи Морозовская выглядит очень круто: красивые новые корпуса (2017 год постройки, открывал лично Собянин), газоны как в рекламе сливочного масла, роскошные детские площадки. Видно, что всё это благоустройство стоило немалых денег, выглядит всё стильно. Внутри этих корпусов, должно быть, удобно и превосходное оборудование, там делают уникальные операции и вообще творят чудеса.

Но Федор попал в больницу не с каким-то редким заболеванием, а с аллергической реакцией на укус насекомого, которая требует не медицинских чудес, а банального супрастина и наблюдения.

В общую терапию мы пришли во тьме, усталые и напуганные. Нас определили в палату, где уже было трое маленьких пациентов с родителями. Всего нас в небольшой палате было восемь человек. На каждую пару родитель+ребенок полагается одна, очень узкая, кровать, одна тумбочка и распахнутое настежь окно (наша с Федором кровать стояла вплотную к подоконнику, так что при желании он мог бы в мгновение ока туда залезть, никакие замки на окнах в детской больнице, разумеется, не предусмотрены). У этих феерических кроватей, главных героинь моего повествования, нет даже ограничителей — так что отойти от ребенка нельзя ни на минуту. Туалет, разумеется, на этаже. На мой вопрос “Как мне сходить в туалет, если я не могу оставить ребенка в безопасности?” медсестра ответила: “Как-то”.

Я с большим трудом уложила сына и попыталась заснуть сама. В итоге за ночь я не смогла проспать ни минуты. Кровати, которые стоят в педиатрическом отделении Морозовской больницы (напоминаю, по одной на двух человек!) — это орудия пыток. Мы с Федором небольшие люди, но даже мы еле-еле там помещались. Один раз он дерзнул перевернуться со спины на живот и почти упал — я успела его поймать. Вместо матраса там что-то вроде физкультурного мата, сама кровать продавлена, ощущение, что ты лежишь на деревяшке. Но и это не так страшно. Каждая из четырех кроватей в нашей палате издавала звуки, нет, не так, ЗВУКИ. Всякий раз, когда один из двух обитателей кровати пытался не просто перевернуться, но даже пошевелить ногой, кровать под ним издавала что-то среднее между скрежетом и стоном, очень громко и очень противно. То есть в ответ на любое движение любого человека половина обитателей палаты просыпались (дети, измученные уколами и анализами, спали крепко) — и это не художественное преувеличение.

Наутро удалось разглядеть окружающее пространство получше. Видно, что в палатах не так давно был сделан ремонт: стены покрашены ровно, стеклопакеты стоят в правильных местах. Стены отделения при этом разрисованы чьими-то рисунками — чудовищными, напоминающими декорации из фильма ужасов. Нигде нет ни одной игрушки (напоминаю, мы в педиатрическом отделении!) Утром принесли лекарство, которое нужно было принимать с помощью ложки, и на мой вопрос о том, где взять ложку, ответили “у вас должна быть своя!” (мы приехали ночью по скорой). В итоге ложка нашлась в столовой: размером с голову моего ребенка.

Все это было бы не так странно, если бы не вид, открывавшийся из окна. А вид открывается чумовой: на новые, красивые, разноцветные корпуса, на классные детские площадки, которыми буквально усыпана вся территория больницы, на идеальный газон.

Скажите, пожалуйста, кому нахер нужны площадки и газон, если ими можно воспользоваться четыре месяца в году — да и то только тем, чье заболевание достаточно легко для того, чтобы покидать палату?! Почему нельзя было потратить эти деньги на достаточное количество кроватей в отделении, где лежат малыши со своими измученными родителями? Что это за логика такая? Как это вообще можно объяснить?

Сосед по палате (да, рядом со мной лежал мальчик с папой, и это мне очень понравилось) сказал мне, что надо радоваться, что хотя бы кровати у нас есть. Вот, говорит, в какой-то больнице в отделении для грудничков вообще нет кроватей, мамы по очереди спят на стульях.

Ну да, спасибо, что не избили, в принципе!

Я все ждала, когда же нас осмотрит врач отделения, но до половины десятого утра этого так и не произошло. В итоге я написала расписку о том, что осознаю последствия отказа от госпитализации и на всех парах помчалась оттуда. В графе “причина” я написала “чудовищные условия размещения”.

Теперь еще кое-что от мужа, Артем Ефимов (Artem Efimov):

Я приехал забирать Настю с Федором часов в 9 утра, а на проходной Морозовской уже стоял ор. Какой-то мужик, уже красный, пытался пробиться к своей семье: жене нужно было покинуть больницу, и он должен был ее сменить. Его не пускали, потому что “не часы посещения” и “тут больница, а не проходной двор”. Надо было, чтобы врач позвонил на охрану и сказал пропустить мужика. Для этого мужику надо было дозвониться до отделения, добиться, чтобы дежурная медсестра нашла врача и заставила его подойти к телефону, объяснить врачу ситуацию, а потом еще врач должен был позвонить на охрану. Мужик психовал — могу его понять, я тоже психовал, хотя моя ситуация была явно значительно проще. В бюро пропусков и на охране сидели в общей сложности человек пять, и они на несчастного мужика орали в пять горл, обращались на “ты” и хамили так, что мне очень хотелось вступиться. Настя с Федором пришли, и мы уехали раньше, чем ситуация разрешилась.

Что я вынес из этой сценки. Эти пятеро на проходной сидят там за мои деньги и за деньги этого мужика. Мужик за свои деньги и при больном ребенке имеет полное право психовать. Во всяком случае, эти пятеро не имеют ни малейшего права хамить ему. Даже если он первый начал, есть масса способов погасить конфликт, и когда сотрудники, мать их, государственного бюджетного учреждения здравоохранения этими способами не владеют — это профнепригодность.