В этом самом «Консультативном отделе» работали милейшие люди, которых журналисты видеть не могли, но которые с нежностью относились к любому и каждому, кто брался писать о космонавтах, о ракетно-космической технике, о том, что происходит с организмом человека в условиях невесомости и прочее1. Они брали доставляемые им курьерами тексты и — вычеркивали из них все живое, все, что хоть на миллиметр отклонялось от апокрифа, который раз и навсегда был составлен где-то в верхушечных кабинетах советской власти: «Полет прошел успешно. Все системы корабля работали нормально», — год за годом повторяли Левитан и все дикторы после него.

 

 

Нельзя было о том, что Гагарин катапультировался из «Востока» и спустился на землю на парашюте, а не в самом корабле. Нельзя было о том, что у Алексея Леонова, который первым выходил в открытый космос, скафандр так раздуло, что он не мог протиснуться в нем обратно в люк шлюзовой камеры. Нельзя было, что они с Беляевым чуть не замерзли в тайге, куда их из-за проблем с ориентацией корабля занесло вместо Казахстана. Нельзя, что для согрева вертолетчики сбросили им коньяк. Нельзя было и о том, что у космонавтов Владимира Ковалёнка и Александра Иванченкова на орбитальной станции горел пульт, а у Георгия Гречко — прибор. И уж, конечно же, нельзя было и о том, что Владимира Комарова отправили на неотработанном корабле новой серии «Союз»: торопились к очередным майским праздникам, демонстрации трудящихся и параду советской военной мощи. И  Комаров после целой серии проблем на орбите и на спуске, и в конечном итоге из-за нераскрывшегося парашюта погиб. И про то, что если бы космонавты Волков, Пацаев и Добровольский были бы в спускаемом аппарате «Союза-11» в скафандрах, то они остались бы живы, — тоже было нельзя. Но в «Союз» в скафандрах помещались только два космонавта, а для того, чтобы «догнать и перегнать Америку», надо было засунуть трех… И еще много чего было нельзя, хотя к секретам советского ВПК все это не имело ровным счетом никакого отношения.

 

 

А уж все, что касалось первого полета, первого отряда, первого космонавта, было абсолютное табу. 

 

9 марта 1984 года Юрию Гагарину, которого к тому времени уже 16 лет как не было в живых, исполнялось 50 лет. Ярослав Голованов написал документальную повесть — «Космонавт № 1». Написал о реальном, а не мифическом первом отряде, написал и о погибшем на этапе тренировок в сурдобарокамере Валентине Бондаренко. В «Консультативный отдел» в погонах отправлять было бесполезно — это было понятно. Выше — генерал-майор Юрий Мозжорин, директор Центрального НИИ машиностроения, который и был главным цензором по всем материалам, касающимся ракетно-космической техники. Генерал прочитал. «Юрий Александрович, вам понравилось?» — спросил его близкий друг Голованова и страшно секретный в то время начальник отдела того же института, специалист в области обороноспособности Отечества профессор Юрий Чудецкий. «Очень понравилось», — ответил генерал-цензор. «Тогда дайте добро печатать». — «Не могу. Я отвечаю за ракетно-космическую технику, а здесь про военных летчиков, я к ним никакого отношения не имею». «И куда идти?» — спросил Чудецкий. «К министру обороны», — ответил генерал. Министром в то время был член высшего советского ареопага — Политбюро ЦК КПСС — маршал Дмитрий Устинов. Голованов попытался было подобраться к министру через сына, который был членом-корреспондентом АН СССР и руководителем КБ «Алмаз». Николай Дмитриевич журналиста принял радужно, но на просьбу передать рукопись отцу ответил резким отказом. Тогда Голованов запаковал рукопись в коричневый пакет с надписью «Комсомольская правда» (он был тогда научным обозревателем газеты), поехал в приемную Министерства обороны и передал его в почтовое окно — на имя маршала Устинова.

 

 

Голованову ответили — позвонили из приемной начальника Генерального штаба маршала Сергея Ахромеева: «Готов принять».

 

Маршалу повесть тоже очень понравилась: «Прочитал вашу повесть, одобряю ее, — сказал маршал, — но некоторые вещи надо, так сказать, изъять, убрать. Вот вы пишете об офицерах из первого отряда наших космонавтов, которые в космос так и не полетели. Да что они такого сделали для нашей космонавтики, что вы их в газете будете прославлять!» — срывался на крик маршал. Ярослав Голованов позволил себе возразить: «Здесь все — правда». — «Нет, Ярослав Кириллович, правда бывает всякая». Голованов вспыхнул: «Знаете, товарищ маршал, вот у Булгакова была осетрина первой и второй свежести, так правда может быть или правдой, или неправдой, я ничего убирать не буду». Тот сказал: «Тогда мы не будем давать добро на печать».

 

Голованов вернулся домой, слепил для рукописи голубенькую обложку, связал машинописные страницы веревочкой и подарил жене на 8 марта: «Мое несчастливое сочинение — с надеждой на светлое послезавтра». Запрет на публикацию «Космонавта № 1» ставил жирный крест и на главной работе Голованова, книге, которую он писал с 1968 года, — «Королев». Чуть раньше он просил другого генерала — КГБ, начальника Пятого (идеологического) управления Филиппа Бобкова дать ему ознакомиться с лагерным делом будущего Главного конструктора космических кораблей: Королев сидел на Колыме, чуть не погиб, потом в знаменитой «шарашке», о которой написано «В круге первом» Александра Солженицина. «Зачем вам это дело?» — спросил генерал Бобков журналиста. «Так это же — правда», — ответил он.— «Такая правда нам не нужна», — отрезал генерал.

 

 

Шел 1986 год, перестройка уже была объявлена, и Голованов решил: надо снова пробовать. Он принес рукопись главному редактору «Известий» Ивану Лаптеву, и тот сказал о ней на каком-то совещании в ЦК Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Горбачеву. Горбачев попросил секретаря ЦК Александра Яковлева ее прочитать. Наутро Яковлев сказал Лаптеву: «Ну что ж вы делаете, спать не даете…» — «Как? Почему?» — оторопел главный редактор. «Потому что интересно!» — сказал Яковлев. «Значит, можно печатать?» — «Нужно!» — приводит этот диалог Ярослав Голованов в своих записных книжках. И добавляет: «Это был полный восторг! За 30 лет газетной работы для меня впервые не существовало цензуры». Но Лаптев все-таки решил ради пущей осторожности позвонить и тому самому генералу-цензору Мозжорину. «Мы ее возили в ЦК, Михаил Сергеевич в курсе… Александр Николаевич прочитал и дал добро», — сказал умелый в подобных птичьих разговорах главный редактор (Голованов слушал разговор на параллельной трубке).

 

«Ну и правильно, — ответил Мозжорин.— Я сколько раз говорил Ярославу: чего ты тянешь?»

 

В апреле 1986 года «Космонавт № 1» был напечатан в «Известиях»: со всеми советскими экивоками и необходимыми реверансами, но Валентин Бондаренко и его смерть перестали быть секретом, о котором не имели права публично говорить ни его вдова, ни его сын. Кокон лжи и мифов не сразу, но постепенно стал опадать. С истории советской космонавтики — в том числе.