А что, если это все-таки террористический акт? Как в этом случае изменится или должна измениться политическая стратегия российской власти на Ближнем Востоке и за его пределами? Пока не похоронены и не оплаканы все погибшие в страшной авиакатастрофе в Египте, даже сама подобная постановка вопроса может показаться если не кощунством, то проявлением глубокой эмоциональной бесчувственности. Собственно, бесчувственностью она и является — бесчувственностью и в то же самое время абсолютной необходимостью.

Через считаные недели после начала российской военной операции в арабской стране взлетевший с территории другой арабской страны российский гражданский самолет таинственным образом разрушается в воздухе. Является ли это случайным совпадением? В поисках ответа на этот вопрос мы не должны пытаться предвосхитить результаты расследования, заниматься спекуляциями и домыслами. Но мы — под словом «мы» я в данном случае подразумеваю и российское общество, и российское государство — обязаны просчитать все варианты. Запредельная «цена вопроса» очевидна. Тех, кто был на том самолете, уже не спасти. Но можно спасти тысячи других людей, жизнь которых тоже, возможно, находится под угрозой.

Если причиной гибели лайнера «Когалымавиа» будут признаны злонамеренные действия неких лиц, то первое и самое зримое последствие этого факта лежит на поверхности. До настоящего момента военная операция в Сирии пользовалась в России широкой общественной поддержкой.Никто — за исключением отдельных любителей «помахать саблей» — не испытывал особого восторга от того, что наши летчики вступили в боевые действия в далекой, незнакомой и малопонятной стране. Но Кремль сумел убедить население: речь идет не о бессмысленной авантюре с целью показать всем «величие российской сверхдержавы».

Речь идет о тяжелом, болезненном, рискованном, но необходимом решении, призванном защитить самые важные национальные интересы страны.

Если самолет с отдыхающими упал в результате теракта, то в броне этой широкой общественной поддержки непременно появятся трещины. На фоне такой чудовищной трагедии любые логические аргументы бледнеют и пасуют перед аргументами эмоциональными. Когда цена «защиты национальных интересов страны» является пусть высокой, но абстрактной, общество готово заплатить ее без колебаний. Но когда эта цена вдруг становится до ужаса конкретной и выражается во внезапной массовой смерти полных жизненной энергии и счастливых людей, то ситуация меняется.

Я не знаю, насколько широкое распространение получат настроения, суть которых выражается во фразе «если бы мы не полезли в Сирию, этого бы не случилось». Но такие настроения непременно появятся. Появятся, но никоим образом не смогут изменить магистрального направления стратегии Владимира Путина на Ближнем Востоке.

«Масштабная угроза террористических актов существовала задолго до начала нашей военной операции в Сирии, — объяснил мне кремлевское видение ситуации собеседник из ближайшего окружения президента. — Исламские экстремисты не забыли и не простили нам ни Чечню, ни нашу борьбу против ваххабитов в других регионах. Все разговоры на тему «не надо было нам лезть в Сирию» глубоко несерьезны. Что мы еще могли сделать — пассивно ждать, когда к нам придут и начнут убивать?»

Если версия о теракте подтвердится, то Путин не намерен ни сворачивать российскую военную операцию в Сирии, ни, напротив, ее внепланово расширять. «Любая сухопутная российская военная операция в Сирии была бы для нас чрезвычайно опасной ошибкой. Эта ошибка ни в коем случае не будет совершена», — сказал мне уже упомянутый собеседник из путинского окружения.