Иностранные журналисты рассказывают о том, как им живется и работается в нашей стране. Записала Светлана Рейтер. Фотограф Алиса Резник.

Клиффорд Леви, шеф московского бюро The New York Times, двукратный лауреат пулицеровской премии.

В 2006 году я приехал в Cанкт-Петербург вместе с женой и тремя детьми. Мы жили в этом городе год: я учил русский, занимаясь с учителем по шесть часов ежедневно. Когда учишь иностранный язык, очень полезно попадать в неприятные ситуации. Приведу пример: когда я начал говорить по-русски, то пошел в театр и попросил в кассе два билета. Кассирша сказала: «У вас есть четыреста рублей?» И тут я в ужасе понял, что не понимаю, что значит «четыреста». Мне было неимоверно стыдно: кассирша раз за разом произносила слово «четыреста», но ситуацию это не улучшало. В итоге она написала число «400» на бумаге, и с тех пор я никогда его не забывал. мы с семьей всегда жили в нью-йорке и никогда — за границей. Россия, хоть местами и похожа на США, для приезжего человека выглядит несколько странно. Свою первую статью здесь я написал летом 2007 года. Она была посвящена тому, что летом отключают горячую воду.

Через год жизни в Санкт-Петербурге я суммировал свои впечатления: русские по характеру похожи на погоду. В Петербурге солнце светит либо 19 часов, либо 4. Так и русские — они могут быть предельно холодными и закрытыми, а могут — непредсказуемо радушными.

Для иностранного корреспондента обыденные ситуации, которые в Нью-Йорке казались бы скучными, в Москве приобретают экстремальный оттенок. Ты всегда попадаешь в неожиданные передряги. Даже когда я еду за рулем и меня останавливает милиция, то не знаю, чего они хотят: все-таки взятку или просто проверить документы.

В Москве совсем нет этнических районов: грузинского, таджикского, даже еврейского нет. Меня это страшно разочаровало.

В США, если ты приходишь в театр, ты не обязан сдавать верхнюю одежду в гардероб. Ты можешь, конечно, ее сдать, но никто не запретит тебе в ней остаться. В России я с удивлением выяснил, что гардеробщица приходит в ярость, если ты попытаешься прошмыгнуть мимо нее в своей куртке. Опять же сменная обувь. Такого понятия в Штатах просто не существует. Когда нашим детям в школе велели принести сменную обувь, мы некоторое время вообще не могли понять, о чем идет речь. В США ты можешь зайти в школу в уличной обуви в любое время и в любую погоду, даже если на улице грязь по колено пополам со снегом.

Мое самое большое разочарование состоит в том, что американцы до сих пор не до конца понимают, как устроена жизнь в России. Они уверены, что здесь до сих пор Советский Союз. Я сто раз писал в своих статьях о том, что в Москве и в Санкт-Петербурге есть супермаркеты, где можно купить продукты со всего света, американцы до сих пор спрашивают: «Так, мы все поняли, но как в Москве с помидорами?» Образ дикой страны, сформированный еще во времена холодной войны, засел в мозгу стандартного американца настолько глубоко, что пройдет не один десяток лет, прежде чем что-то поменяется.

Русские любят арбузы, и это многим в США кажется удивительным: в конце концов, Россия ассоциируется в их сознании с северным климатом, а арбузы — со средиземноморскими жаркими странами. Ваша аргументация тоже не вполне привычная: когда я спрашивал, почему люди так любят арбузы, неизменным ответом было: «Арбузы очень полезны для здоровья». Прожив пять лет в России, я и сам начал есть арбузы. Хотя, если честно, дыни мне нравятся больше. В особенности дыни-«торпеды».

Я ни разу не сталкивался с антиамериканскими настроениями в России. Да, существует государственная политика, в которой эти настроения считываются, но простой народ относится к американцам очень доброжелательно. В отличие, скажем, от леваков в Лондоне, которые американцев просто ненавидят.

Мне приходилось разговаривать с чиновниками, которые относились ко мне подозрительно, изначально считая, что, если я журналист, то точно взяточник. Меня обвиняли в том, что я шпион, плотно сотрудничаю с Госдепом и тому подобное. Никогда и никому в США не пришло бы в голову заранее решить, что если ты журналист, то ты продажен по определению.

В 2008 году Юрий Лужков подал на меня в суд. Я писал статьи о том, как устроена российская власть, и в частности упомянул, что Лужков поддерживает сепаратистов в бывших советских республиках и расходует городской бюджет за пределами Москвы: в Крыму, Абхазии, Молдове. Он тратил деньги, принадлежавшие, грубо говоря, городу, и мне это показалось удивительным. Натурально, статья об этом Лужкову не понравилась. Он подал иск о защите чести и достоинства, который я немедленно проиграл. Лужков не настаивал на денежной компенсации, но требовал, чтобы мы вывесили текст с решением суда в нашем блоге. Мы так и сделали, но, думаю, наши читатели все поняли. Послушайте, судья провел разбирательство за 17 минут! Я даже не расстроился, что проиграл этот суд: шансов на победу у меня изначально не было.

В прошлом году мы с Эллен Бери написали серию статей под общим названием «Превыше закона», за которую получили в итоге Пулицеровскую премию. Ни одна из тем, которые мы поднимали, не была радостной. Мы писали о давлении на журналистов, о коррупции, о злоупотреблении властью. Если ты пишешь на подобные темы, то рискуешь впасть в депрессию и пессимизм, задаваясь одним простым вопросом: «Как люди, облеченные властью, могут так себя вести?» С другой стороны, мне не хотелось бы рисовать будущее России в мрачных тонах: в этой стране много молодых разумных людей, которые могут изменить ситуацию.

Я писал про мэра Иркутского поселка Листвянка Татьяну Казакову. На окраине ее поселка расположен пансионат с засекреченным списком посетителей и вооруженной охраной на воротах. Как выяснилось, этот пансионат находится в ведении ФСБ. Во время строительства крупного объекта на территории пансионата был задет водопровод, что поставило под угрозу теплоснабжение всего поселка. А температура — 30 градусов ниже нуля. Татьяна подала иск против пансионата, попросила областного прокурора возбудить уголовное расследование. Уголовное расследование действительно начали — против самой Казаковой. Более 25 агентов углубились в биографию Казаковой, не обойдя вниманием ни одну сторону ее жизни. В терминологии самих сотрудников ФСБ это называется «контрразведывательной операцией». Сотрудники спецслужб с автоматами совершали налеты на дома ее сотрудников. По данным судебных протоколов, было допрошено более 250 свидетелей, собрано 67 томов доказательств. Казаковой предъявили обвинение в финансовых махинациях и нарушениях во время выборов, которые парадоксальным образом прошли за два года до описываемых событий. В марте 2008 года женщину поместили в СИЗО, и два с половиной года она была лишена всяких контактов с мужем, матерью и тремя детьми, в том числе с 15-летней дочерью, страдающей тяжелым неврологическим заболеванием, нейрофиброматозом. Уже после моей первой попытки поговорить с представителями ФСБ о деле Казаковой, я понимал, что дело нечисто: эти люди говорили со мной, мягко говоря, неохотно, и утверждали, что «суд во всем разберется». Только после моей публикации Казакову освободили под залог (в итоге суд приговорил ее к штрафу 600 тыс. рублей, пяти годам и девяти месяцам условно, а также запретил работать на муниципальной и госслужбе 2,5 года. — Esquire).

Про случай Казаковой мне рассказали в иркутске, куда я приехал писать об общественной организации «Байкальская экологическая волна». Год назад ГУВД по Иркутской области возбудило уголовное дело против этой организации по факту использования нелицензионного программного обеспечения. Иркутские активисты утверждали, что экологов преследуют за их позицию в истории с попыткой запуска вредного производства ЦБК на озере Байкал. Дело было возбуждено по статье 146 УК РФ («нарушение авторских и смежных прав»). Компьютерное оборудование было изъято у общественной организации на проверку в конце января 2010 года, и экологи обратились к компании Microsoft с тем, чтобы они подтвердили факт покупки программ. Я общался с представителями Microsoft и в России, и в США, поскольку практика давления на НКО, когда их обвиняют в использовании нелицензированного программного обеспечения, грозила стать повсеместной. Моя статья на эту тему вышла в воскресенье.

В понедельник мне позвонили из головного офиса Microsoft в Вашингтоне, и представитель по связям с общественностью сказал, что в компании было решено настоятельно не рекомендовать своим адвокатам принимать хоть какое-то участие в уголовных и судебных процессах, связанных с компьютерным обеспечением. И, самое главное, в Microsoft приняли решение о предоставлении бесплатной лицензии на свои программы для всех НКО и оппозиционных газет, что автоматически уничтожало саму вероятность возбуждения уголовного дела по обвинению в пиратстве против любой российской НКО или оппозиционного издания. Microsoft заявила, что любое компьютерное обеспечение, которым пользуется подобная организация, априори легально. Россия, вне всякого сомнения, не уникальна: в американских газетах мы тоже постоянно пишем о коррупции, о злоупотреблениях. Другое дело, что случаи насилия в отношении журналистов в тех же США встречаются крайне редко. Давление бывает, избиения — нет.

Я брал интервью у журналиста Михаила Бекетова, и это было ужасно. Когда он открывает рот, то не может сказать ровным счетом ни-че-го. Ты задаешь ему вопрос, у тебя возникает полное ощущение, что он тебя понимает, а потом он начинает отвечать, но ты не можешь разобрать ни единого слова. Ни одного слова, одни невнятные звуки. Его лишили голоса — во всех смыслах этого слова. Люди, которые его избили, подвергли его самой жесточайшей цензуре из всех возможных. Наверное, Бекетова пытались убить, но даже если это и не так, то преступники все равно добились успеха, отобрав у него свободу слова. Вдобавок он потерял одну ногу и пальцы руки. И то, что люди, совершившие это преступление, избежали малейшего наказания, наглядным образом демонстрирует тот факт, что власти не заинтересованы в расследовании преступлений против журналистов.

История коррупции в России насчитывает не одну сотню лет — я читал о ней у Гоголя и у других классических русских авторов. Мне кажется, ваша коррупция прочно интегрирована в обыденную жизнь, люди к ней привыкли и не считают ее чем-то особенным, потому что целиком и полностью ее принимают. Конечно, коррупция есть и в Америке, но ее гораздо меньше. Причин тому две: во-первых, судебная система в США действительно независима, и если гражданин столкнется с коррупцией, то может отстоять свои интересы в суде. Во-вторых, пресса в США может писать о коррупции без того, чтобы на автора статьи оказывали давление, угрожали и мстили. Я уверен, что положение дел в России не изменится, пока не будет построена объективная система правосудия, а журналистам не разрешат делать их работу так, как положено. И пока будет действовать система подцензурного телевидения, коррупция побеждена не будет.

Клиффорд Леви был шефом московского бюро New York Times
на момент интервью, в начале лета он вернулся в США,
и его место заняла Эллен Бери.