5
| Волшебству сподручнее быть глуповатым | ||||
 |
17.06 20:24 |  |
6107 | |
| Alexander Timofeevsky | ||||
| Тридцать лет назад мы сидели с Говорухиным в одном худсовете, дело было на "Мосфильме", в объединении "Круг", которым руководил Сергей Соловьев. Говорухин незадолго до того снялся у него в "Ассе", я был, хоть и молодым, но уже "известным кинокритиком", так это называлось, в худсовет, впрочем, входила куда более юная Дуня Смирнова, ей шел 19-ый год, еще несколько человек, а также культовый (мерзкое это слово тогда, кажется, и появилось) режиссер Рустам Хамдамов, с которым мы с Дуней на троих сообразили постмодернистскую коалицию, по всем вопросам выступавшую против Говорухина, слыхом не слыхавшего ни про какой постмодернизм. Раз в неделю мы встречались на Мосфильме и нечеловеческим образом срались: времена были живые, бодрые, назывались они перестройкой. Понятно, что мы с Говорухиным терпеть не могли друг друга, он считал нас наносной эстетической перхотью, мы его - застывшим консервативным шлаком. В 1990 году я впервые поехал в капстрану, в Монреаль на фестиваль, после долгого перелета рухнул в гостиничную койку, чтобы провалиться в сон, но не тут то было, позвонили с ресепшен с мольбой: у нас русский, не говорит ни одного слова ни на одном языке, спасите, помогите! Делать нечего, поперся вниз и, к ужасу своему, увидел Говорухина: он, понятное дело, был рад нашей встрече не больше меня. Все, впрочем, вышло складно, проблема, испугавшая ресепшен, была решена за секунду, но возник другой вопрос, третий, потом уже что-то потребовалось мне, наверное, приобрести телефонную карту, чтобы дешево звонить в Москву, и он объяснил, как это лучше делать, словом, мы, два русских человека в чужом враждебном мире, один, не знающий этого мира вовсе, другой, не знающий по-английски, прижались друг к другу на неведомых тропах. На следующий день приехала чудесная Раиса Фомина, тогда Говорухина опекавшая, и не только его, многим людям кино она помогла, и он обрадовался, расслабился, раскраснелся, пригласил в ресторан и даже произнес за меня тост, с чувством сказал, ведь среди пидоров тоже бывают хорошие люди; завершая речь, полез в карман, чтобы вынуть оттуда самое дорогое - бирку-нашивку с надписью American Police и торжественно мне ее вручить; он тогда закончил фильм "Так жить нельзя", и там были их полицейские, славные американские парни, не то, что советские звери, и от этих парней ему досталась бирка, заветная, как джинсы, пахнущие ковбоями, как верблюд на сигаретах Camel, как стертые карты Дикого Запада. Это нынче американка гадит, и вообще проклятые пиндосы, ничтожные личности, а тогда они были полубоги, им все подвластно, они во всем правы. Бирка American Police, шутка сказать, - она стала причастием, посвящением в ложу, пропуском в мир настоящих мужчин, куда меня благословили войти, на миг, конечно. Вернулись мы из Канады, и морок рассеялся, я снова стал тем, кем был, а он скорбно отвернулся, куря трубку, щурясь вдаль, играя желваками. Горя огнем, сверкая блеском стали. Мне он казался комичным, глупым, дико косным, а себя я, конечно, считал умным и прогрессивным, но было все ровно наоборот - я пишу это совсем не потому, что в некрологе так положено. В 1991 году обсуждалось, как сделать кино рыночным, очень нелепая и даже разрушительная задача, но она всех воодушевляла, и я километрами строчил какие-то бессмысленные записки, ничего в этом не понимая, а Говорухин, лучше всех знавший, как попасть в сердце народное, был вдалеке от разворачивающихся процессов, его сторонились, ведь он всем хорошим людям сделал козу, сочиняя свои страстные неумные филиппики против Муратовой, Сокурова и авторского кино в принципе. Но из того, что он ничего не смыслит в элитарном художестве, не следовало, что он не смыслит в рынке, а отвергли его целиком, не частями, и путь в штаб "Единой России" начался у Говорухина именно тогда. Этого, возможно, могло не случиться, атом надо использовать в мирных целях, бабу Ягу растить в своем коллективе, Станислав Сергеич, прости. Так или иначе, по рынку он был впереди нас, но и по эстетике опережал, по крайней мере, меня. Я любил кино, которое уже становилось музеем, - Висконти, Бунюэля, Пазолини, Фассбиндера, все они к тому времени умерли, умерли, умерли, Феллини оставалось жить пару лет, чуть больше Дереку Джармену, кино больших культурных тем уходило в прошлое, в мусорную корзину, которая одна воцарилась на сцене и постепенно все собой заполонила, ну, не все, не все, что-то еще осталось. Но тогда впервые на артхаусном небосклоне замаячил pulp fiction, трэш, никем из нас неопознанный, ничуть не угаданный. Говорить о том, что мусор бывает разным, что есть мусор-стрейт, мусор-натурал, исполненный одного простодушия, а есть трэш, он двусмысленен и гиперболичен, он изощренно пародиен, он с разнообразными затейливыми изгибами, сам себя переворачивает и над собой хохочет, это, друзья, пустое. С годами тут образовался другой рубикон. Мусор бывает волшебным и не очень, от которого спать хочется. От интеллекта это не зависит. Но опосредованность редко оказывается харизматичной. Волшебству сподручнее быть глуповатым. Главное, чтобы оно вышло действенным и запомнилось навсегда, как "Место встречи изменить нельзя", как "Ворошиловский стрелок". Главное, чтобы оно играло желваками и щурилось вдаль. Тогда кино станет культовым, не для десяти тысяч любителей артхауса, а для сотни миллионов сердец, как на Родине оно и бывает. Культ у нас важное слово, многозначное, всегда и везде востребованное. |
||||
| Обсудить в блоге автора | ||||
