Олеся Герасименко пообщалась с сотрудниками разных компаний, которых под угрозой увольнения везут на акцию в поддержку Владимира Путина

Вчера я готовила интервью с участниками грядущих митингов. Предполагалось, что это будут три персонажа: один идет на оппозиционное шествие на Большую Якиманку, другой поддержит кандидатуру Владимира Путина на акции на Поклонной горе, а третий вынужденно будет аплодировать лозунгам у монумента Победы, потому что его привезут туда принудительно.

Первые два героя нашлись быстро: обычные люди, не политические активисты и не общественники, были рады поделиться своими взглядами и аргументами. А вот с третьим интервью начались проблемы с самого утра. Я получала от этих людей больше всего сообщений, и все они были такого рода: «Сегодня был на почте, все отделение на Фрунзенской набережной забирают на митинг под предлогом "2 выходных в подарок”. Без фамилий». Или: «Работаю в "Аэроэкспресс", сотрудников гонят на митинг за Путина 4-го в субботу, девочки боятся». Или: «Работников МРСК-ЦЕНТРА, в частности, “Смоленскэнерго”, обязали массово выехать в Мск на 4.02. Официальная причина — корпоративные учения антитеррор. Неофициально — митинг за Путина. От Смоленска должны поехать 150 человек. Только мужчины. Город, наверное, лучше не упоминать. В связи с тем, что у нас достаточно нелояльное предприятие, то желающие говорить могут и не найтись. Сам я тоже не соглашусь, по семейным обстоятельствам». Или: «В “Мосгазе” заставляют идти на путинский митинг, либо увольнение. Правда, при этом платят бабло. Так что я молчу». Коллеги жаловались на аналогичные письма от чиновников: «Мне сегодня сотрудник одной управы, ответственный за явку его района на Поклонную, прислал распоряжение с замазанными названием района, телефонами, фамилиями и вообще замазанным всем, и пишет: "Вы же понимаете, что я собирался на совсем другой митинг!"».

Аргументы о том, что уволить человека после такого рассказа в СМИ будет очень сложно, что огласки боитесь не только вы, но и ваше начальство, что можно будет побороться, что если о массовом завозе на митинг расскажут сразу 150 человек, то шефу легче будет проигнорировать их поступок, чем увольнять всех сразу, — эти аргументы, разумеется, на собеседников не действовали. Я уже начала верить, что все это провокации оппозиционных политиков, пустышка, что на самом деле никого ни к чему не принуждают и что сотрудников «Аэроэкспресса» и «Мосгаза» вообще не существует. Но потом пришла SMS от врача, сторонника Путина, который сам собирался 4 февраля на Поклонную гору и еще утром согласился поговорить со мной о своих мотивах. «Олеся, по ряду причин, в том числе из-за резко сменившегося отношения к происходящему,  на митинг вряд ли пойду. Извините, если подвел». Я поинтересовалась, что такого случилось за сутки, почему он передумал. «Скажем обтекаемо, слишком много неприятной инициативы на местах по этому поводу», — ответил он. Я решила, что речь идет именно о массовых сборах персонала больницы на митинг, и продолжила поиски.

К вечеру знакомая отыскала бывшую свекровь своей мамы, пенсионерку, которую в одном из регионов уже возили митинг в принудительном порядке. Но за нее тут же вступилась подруга: «Не надо никаких интервью, страшно связываться с нашим правительством». Что, спрашиваю, сделают с 80-летней бабушкой? «Грохнут».

К ночи я зарапортовалась и кричала что-то вроде: «У нас же деды войну выиграли, а они боятся фамилию свою вслух назвать». Едва сдерживалась, чтобы на очередное письмо не ответить тирадой из серии: «Раз жалуетесь, что вас сгоняют как скот, но боитесь даже город назвать, не то что фамилию, тогда и живите как скот дальше». Я ведь все понимаю. Политическая ситуация. Всемогущее начальство. Дети, ипотека, хорошая зарплата, невозможность найти работу на другом предприятии, лишняя огласка. Уютная безответственность, «нас везут», «сообщаю анонимно». Привычка втихую жаловаться: вот, пожалуйста, фамилия и личные данные начальника, он, зараза, нас на митинг тащит. Мы лезем за полторы тысячи рублей в автобус, мы строчим во все газеты пронзительные анонимки. Мы — народ-страдалец, мы — угнетаемый народ. Нет, никогда я этого не пойму.