На днях я отметил круглую, но неприятную дату — ровно 300 дней своего пребывания в Бутырке без суда и следствия. Это не фигура речи, а констатация факта.

За 300 дней моего пребывания за решёткой следователь посетила меня 7 раз, проведя 14 следственных действий. 9 из них носили сугубо формальный характер — назначение экспертиз и ознакомление с их результатами. Ещё два — опять-таки формальные протоколы об окончании следственных действий и ознакомлении с материалами дела. Три — протоколы допроса. И — всё.

За 300 дней в сумме это заняло, согласно указанному в тех же протоколах времени, 5 часов 11 минут. Из 12 томов моего дела 8 целиком и полностью взяты из другого дела — в отношении Александра Поткина. Оставшиеся 4 тома — это, в основном, служебная переписка между органами и «результаты» экспертиз. Пишу в кавычках, так как сами экспертизы носили либо заведомо бессмысленный характер, как, например, макета автомата Калашникова, либо подтвердили очевидные и известные вещи — в частности, то, что не писал текстов, вменяемых мне в вину.

Это можно назвать «следствием»? Я не могу. Прокуратура тоже не смогла — вернула дело на дополнительное расследование и устранение недостатков. Которые, кстати, следователь Талаева так и не устранила. В итоге сейчас дело зависло между следствием, которое не хочет ничего толком расследовать, и прокуратурой, которая не хочет направлять это дело в суд, так как следствие по факту не проведено.

В итоге, когда будет суд — неясно даже в перспективе. Вполне вероятно, что прокуратура снова вернёт дело, всё затянется ещё на 300 дней, которые я тоже проведу в Бутырке без суда и следствия — как говорят в тюрьме, в заморозке.

За какое такое прегрешение полагается почти год тюрьмы, при том, что процессуальный результат деятельности следствия равен нулю, буквально — следствие можно совершенно смело начинать сначала? Пустота молчит, поэтому отвечу сам. Единственная причина столь длительного пребывания под стражей (по статье, к тому же, средней тяжести) — это мой отказ помочь следствию держать за решёткой другого человека, моего старого знакомого Александра Поткина. 300 дней назад, 24 января, опера и следователь поставили меня перед выбором: «Пётр Кимович, либо даёте показания на Поткина и проходите по делу свидетелем, либо отказываетесь, но тогда будете вместе с ним обвиняемым».

«Перевоспитался» ли я за эти 300 дней, понял ли, что совершил тогда ошибку? Может, надо было помягче поступить, погибче — подписать хотя бы частично тот бред, который подсовывала мне следователь Талаева? Но тогда в тюрьме, возможно, до сих пор сидел бы Саша (как раз в марте этого года ему пытались накинуть срок, для чего я и понадобился). А я — был бы я на свободе, но это был бы не я. Есть узники совести, а я, если хотите, узник принципов, своих принципов — не мог я иначе.

Как не «перевоспитался», так и не «переубедился» я за эти 300 дней. Теперь абсолютно уверен: сотрудники органов — истеричные, злобные идиоты, готовые на любую, даже совершенно бессмысленную гадость, если получают отказ.

Подобная история может случиться буквально с каждым, кто хоть немного связан с общественными отношениями, — журналисты, социологи, адвокаты, депутаты, гражданские активисты. Если вы не относитесь к ним, не выдыхайте с облегчением, у вас может найтись такой знакомый, и тогда вам предложат «или — или»: или — полное и беспрекословное согласие, выраженное в доносительстве, оговоре, подлости; или — уголовное дело, тюрьма, срок.

Не спасут ни лояльность власти, ни искренние заверения, что вы «не в курсе». Уровень тихой истерики во властно-силовой вертикали достиг сегодня такого градуса, что отказ сотрудничать воспринимается как госизмена. Мой, Петра Милосердова, кейс — тому подтверждение.

Что можно противопоставить произволу силовиков? Спокойствие. Уверенность в себе и собственной правоте. Отказ сотрудничать. И публичность, максимальная публичность. Пусть каждая сволочь в погонах будет вынуждена действовать публично — фальсифицировать, врать, изворачиваться, делать это прилюдно, совершая позорные глупости.

Так заставляю их действовать я в эти бесконечные дни без суда и следствия. Уходят силы, здоровье, деньги. Аккурат на этом месте мог бы быть номер банковской карты с просьбой помочь на адвокатов. Но попрошу я вас о другом: репостните этот текст. Если не дай бог кто столкнётся с таким выбором, вспомните эти мои слова. И самое главное — не бойтесь.

//

Пётр прислал — из камеры, где 39 последних дней своей жизни провёл Сергей Магнитский.