Много лет я не касался этой темы, не возвращался в виду травматичности её. А вот теперь снова хочу к ней вернуться. Публикую тут несколько старых постов из ЖЖ, которые частично были под замком, для узкого круга избранных.

24 января 2011 года, 7 лет назад, случилась Домодедовская трагедия.

В середине дня мне позвонила Кристина Матвиенко. Она сказала, что Аня звонила из самолета, сообщила, что приземлилась. Дальше - молчание. Кристина думала, что у меня есть какие-то другие анины телефоны. В течение дня мы созванивались еще, чтобы убедиться, что новостей нет. Волнение нарастало. Вечером, было уже темно, я поехал на трамвае домой. Сев в трамвай, я набрал Кристину. Кристина сказала всё то же, и вдруг в ее квартире зазвонил другой телефон. Кристина замолчала на время, послушала и дико завопила в трубку, бросила её. Этот крик забыть нельзя. Через двадцать минут я был дома, где увидел, что Лена Гремина мне в скайпе написала: "Паша, случилось самое худшее: Ани больше нет".

Потом мы все вместе занимались проводами. Потом был грандиозный вечер в Театре.doc по поэзии Ани - того, что как раз нам всем было менее известно.

За эти годы я много раз был в Домодедово, выходил теми же коридорами. Всё, что я слышал и читал про этот теракт, все то, что в Домодедово и вообще в авиасфере происходило в этот год, с очевидностью говорило о том, что этот взрыв - результат криминальных разборок, с помощью которого то ли государство, то ли другие бандиты пытаются отобрать Домодедово у частных владельцев. Ни в какие кавказские следы и прочую пропагандистскую шнягу в России давным давно уже никто не верит.

Эта талантливая девочка, которая написала так мало, но которая писала так честно, и многие другие жертвы - погибли, были изувечены из-за сраных денег и сфер влияния, из-за бездарности служб безопасности, из-за похуизма и цинизма.

Про Аню Яблонскую знают теперь многие. Было много постановок. Будет много постановок. Это ли не признание? Она так любила Украину, она так любила Россию, но "Родина как свинья жрёт своих сыновей".

Тогда наше новодрамовское сообщество показало редкостное единство. Трагедия сплотила, трагедия добавила депрессии, чувства опасности. Люди приносили деньги. Максим Курочкин и Сандрик Родионов были с приехавшей мамой и мужем Артемом в первый день. Сандрик и Лена Ковальская во второй. Приезжали Оля Лысак, Алеша Зензинов, Алеша Жиряков. Какое-то время был и я в морге и в Шереметьево - тело везли в аэропорт, чтобы отправить в Одессу.

Меня поразил Сандрик Родионов. Оля, Лена, Алеша, я с перекошенными лицами, бледные что-то пытаемся придумать, сказать, поддержать Веру Андреевну. Если с ней не говорить хотя бы полминуты, она плачет. И не можем, не знаем, что сказать, ну что же тут скажешь, мучительно. Можно только рядом сидеть. Сандрик с его поразительным темпераментом, с его позитивом, дурашливостью, с неоскорбительной в данном случае легкой улыбкой умел говорить. Он спорил с мамой, конфликтовал с ней, он выводил ее на нужный тон, он резко сбивал и обрывал волны отчаяния. Он умел найти точные, нужные слова, моментально приводил контраргументы. Не поддерживал отчаяние, а сбрасывал, обнулял его. Говорил о том, что необходимо перенести всю любовь на внучку.

Работники МЧС в морге на Тарной - Центр медицины катастроф. В аэропорту ничего не было сделано для безопасности, первые спецслужбы появились через 20 минут после взрыва. Но в морге работали по-другому. Внимательно, нежно. Вели за руку, обходительно, точно. К каждой группе близких был по сути приставлен отдельный человек. МЧС дали автомобили бесплатно. Консульство Украины тоже работало четко и внимательно. Бесплатных машин было много: одну даже отпустили. Один дядечка из МЧС, взрослый, так и стоял рядом с мамой, словно тоже хотел поддержать, стоял, смотрел. В этом было что-то очень человеческое. Для него это было важно.

С Сандриком мы несли цинковый гроб к машине. Ящик, обитый фанерой и деревяшками. Сандрик замешкался, я один вошел в ритуальный зал и увидел близко-близко, как работник морга написал на краю гроба черным фломастером, размашисто: "Ноги". Мне это показалось таким страшным. Так фатально, так неизбежно. Это дало моментальную ориентацию, идентификацию: не просто ящик, который надо нести, а там - она. Вот она, которую знал и любил много лет, знал с ее первого текста, ставшего заметным. И вот так, таким образом, она лежит. Если там ноги - тут голова. Вот когда он это писал, вот тут пришло полное осознание неотвратимости. "Ноги".

Когда стали выносить, я понял, что это на самом не жест чиновника, а проявление заботы от опытного человека. Работник сказал: "Подождите, ребята, по православной традиции надо ногами вперед". В этот момент все, кроме него, такие растерянные, не знают, как взяться, как пройти. А он знает. И он берет ответственность за процесс.

Чем больше думаю об этом, тем очевиднее: это фатум, судьба. Единственная украинка, единственная пострадавшая с самолета, где летело 30 человек. Почти единственная женщина из погибших. Едва ли не самая молодая из погибших. Так мало лет. Такая жизнь могла бы быть впереди. Аня - жертва. Она принесла себя в жертву. Вот ради чего, почему - вопрос. Но это какой-то непросматриваемый фатум. Не слепой случай. Закономерность. Теперь о ней наконец-то узнали на Украине. Вон, звонят, пьесы просят. Современному драматургу, чтобы ставили, чтобы доверяли, нужно умереть.

Мама сказала, что после Нового года Аня сказала мужу: "Я умру в этом году". Артем водил ее к психологу. Вот что это такое? Аня Яблонская - абсолютно от мира сего. Без поэтических бредней. В уме и памяти. Голоса не слышала. Шапочку из фольги не носила. Европейская, обеспеченная, деловая, подтянутая, точная, работоспособная. Резкая, конфликтная, саркастичная при всем ангельском облике белоснежки. И такие фразы. С маленьким ребенком на руках.

Говорят, осколок вошел прямо в сердце. Только немножко посечено лицо. Фатум.

Когда умерла Аня, когда умер Вадик, было у меня такое главное ощущение: всё взаправду. Словно бы эти потери утверждают действительность, присутствие, укорененность в сегодня и сейчас. Что жизнь рисуется не на черновик.

Фото моё. "Евразия-2006", на даче у Коляды. Там читали ее пьесу "Космос".