5
| Андрей Вознесенский "Портрет Плисецкой" | |
 |
3.05 10:36 |
 3750 |
| Вчера ушла из жизни Майя Плисецкая. Андрей Вознесенский «Портрет Плисецкой». Добавить нечего.  "В ее имени слышится плеск аплодисментов. Она рифмуется с плакучими лиственницами, с персидской сиренью, Елисейскими полями, с Пришествием. Есть полюса географические, температурные, магнитные. Плисецкая– полюс магии.  Она ввинчивает зал в неистовую воронку своих тридцати двух фуэте, своего темперамента, ворожит, закручивает: не отпускает.  Есть балерины тишины, балерины-снежины– они тают. Эта же какая-то адская искра. Она гибнет– полпланеты спалит! Даже тишина ее– бешеная, орущая тишина ожидания, активно напряженная тишина между молнией и громовым ударом.  Плисецкая– Цветаева балета.  Ее ритм крут, взрывен. Жила-была девочка– Майя ли, Марина ли– не в этом суть. Диковатость ее с детства была пуглива и уже пугала. Проглядывалась сила предопределенности ее. Ее кормят манной кашей, молочной лапшой, до боли затягивают в косички, втискивают первые буквы в косые клетки; серебряная монетка, которой она играет, блеснув ребрышком, закатывается под пыльное брюхо буфета. А ее уже мучит дар ее– неясный самой себе, но нешуточный.  Что же мне делать, певцу и первенцу, В мире, где наичернейший– сер! Где вдохновенье хранят, как в термосе! С этой безмерностью в мире мер?! Каждый жест Плисецкой– это исступленный вопль, это танец-вопрос, гневный крик:«Как же?!» Что делать с этой«невесомостью в мире гирь»? Самой невесомой она родилась. В мире тяжелых, тупых предметов. Самая летящая– в мире неповоротливости. Мне кажется, декорация«Раймонды», этот душный, паточный реквизит, тяжеловесность постановки кого хочешь разъярит. Так одиноко отчаян ее танец.  Изумление гения среди ординарности– это ключ к каждой ее партии. Крутая кровь закручивает ее. Это необычная эоловая фея Другие– с очами и личиком светлым, А я-то ночами беседую с ветром. Не с тем– италийским Зефиром младым, - С хорошим, с широким, Российским, сквозным!  Впервые в балерине прорвалось нечто– не салонно-жеманное, а бабье, нутряной вопль. В«Кармен» она впервые ступила на полную ступню. Не на цыпочках пуантов, а сильно, плотски, человечьи.  Полон стакан. Пуст стакан. Гомон гитарный, луна и грязь. Вправо и влево качнулся стан… Князем– цыган. Цыганом– князь! Ей не хватает огня в этом половинчатом мире.  Жить приучил в самом огне, Сам бросил– в степь заледенелую! Вот что ты, милый, сделал– мне. Мой милый, что тебе– я сделала? Так любит она. В ней нет полумер, шепотка, компромиссов. Лукав ее ответ зарубежной корреспондентке.«Что вы ненавидите больше всего?» — «Лапшу!» И здесь не только зареванная обида детства. Как у художника, у нее все нешуточное. Ну да, конечно, самое отвратное– это лапша, это символ стандартности, разваренной бесхребетности, пошлости, склоненности, антидуховности. Не о«лапше» ли говорит она в своих записках:«Люди должны отстаивать свои убеждения… только силой своего духовного«я». Не уважает лапшу Майя Плисецкая! Она мастер.  Я знаю, что Венера– дело рук, Ремесленник– я знаю ремесло! Балет рифмуется с полетом. Есть сверхзвуковые полеты. Взбешенная энергия мастера– преодоление рамок тела, когда мускульное движение переходит в духовное. Кто-то договорился до излишнего«техницизма» Плисецкой, до ухода ее в«форму». Формалисты– те, кто не владеет формой. Поэтому форма так заботит их, вызывает зависть в другом. Вечные зубрилы, они пыхтят над единственной рифмишкой своей, потеют в своих двенадцати фуэте. Плисецкая, как и поэт, щедра, перенасыщена мастерством. Она не раб формы.«Я не принадлежу к тем людям, которые видят за густыми лаврами успеха девяносто пять процентов труда и пять процентов таланта».  Это полемично. Я знал одного стихотворца, который брался за пять человеко-лет обучить любого стать поэтом. А за десять человеко-лет– Пушкин? Себя он не обучил. Мы забыли слова«дар»,«гениальность»,«озарение». Без них искусство– нуль. Как показали опыты Колмогорова, не программируется искусство, не выводятся два свойства поэзии. Таланты не выращиваются квадратно-гнездовым способом. Они рождаются. Они национальные богатства– как залежи радия, сентябрь в Сигулде или целебный источник. Такое чудо, национальное богатство– линия Плисецкой.  Искусство– всегда преодоление барьеров. Человек хочет выразить себя иначе, чем предопределено природой. Почему люди рвутся в стратосферу? Что, дел на Земле мало? Преодолевается барьер тяготения. Это естественное преодоление естества. Духовный путь человека– выработка, рождение нового органа чувств, повторяю, чувства чуда. Это называется искусством. Начало его в преодолении извечного способа выражения.  Все ходят вертикально, но нет, человек стремится к горизонтальному полету. Зал стонет, когда летит тридцатиградусный торс… Стравинский режет глаз цветатостью. Скрябин пробовал цвета на слух. Рихтер, как слепец, зажмурясь и втягивая ноздрями, нащупывает цвет клавишами. Ухо становится органом зрения. Живопись ищет трехмерность и движение на статичном холсте.  Танец– не только преодоление тяжести. Балет– преодоление звука. Язык– орган звука? Голос? Да нет же; это поют руки и плечи, щебечут пальцы, сообщая нечто высочайше важное, для чего звук груб. Кожа мыслит и обретает выражение. Песня без слов? Музыка без звуков. В«Ромео» есть мгновение, когда произнесенная тишина, отомкнувшись от губ юноши, плывет, как воздушный шар, невидимая, но осязаемая, к пальцам Джульетты. Та принимает этот материализовавшийся звук, как вазу, в ладони, ощупывает пальцами. Звук, воспринимаемый осязанием! В этом балет адекватен любви. Когда разговаривают предплечья, думают голени, ладони автономно сообщают друг другу что-то без посредников.  Государство звука оккупировано движением. Мы видим звук. Звук– линия. Сообщение– фигура. Параллель с Цветаевой не случайна. Как чувствует Плисецкая стихи! Помню ее в черном на кушетке, как бы оттолкнувшуюся от слушателей. Она сидит вполоборота, склонившись, как царскосельский изгиб с кувшином. Глаза ее выключены. Она слушает шеей. Модильянистой своей шеей, линией позвоночника, кожей слушает. Серьги дрожат, как дрожат ноздри. Она любит Тулуз-Лотрека. Летний настрой и отдых дают ей библейские сбросы Сервана и Армении, костер, шашлычный дымок. Припорхнула к ней как-то посланница элегантного журнала узнать о рационе«примы».  Ах, эти эфирные эльфы, эфемерные сильфиды всех эпох!«Мой пеньюар состоит из одной капли шанели».«Обед балерины– лепесток розы»… Ответ Плисецкой громоподобен и гомеричен. Так отвечают художники и олимпийцы. «Сижу не жрамши!» Мощь под стать Маяковскому. Какая издевательская полемичность! Я познакомился с ней в доме Л.Ю. Брик. На стенах ухмылялся в квадратах автопортрет Маяковского. Женщина в сером всплескивала руками. Она говорила о руках в балете. Пересказывать не буду. Руки метались и плескались под потолком, одни руки. Ноги, торс были только вазочкой для этих обнаженно плескавшихся стеблей. В этот дом приходить опасно. Вечное командорское присутствие Маяковского сплющивает ординарность. Не всякий выдерживает такое сходство. Майя выдерживает. Она самая современная из наших балерин. Век имеет поэзию, живопись, физику и нащупывает современный полет балета. Она– балерина ритмов ХХ века. Ей не среди лебедей танцевать, а среди автомашин и лебедок! Я ее вижу на фоне чистых линий Генри Мура и капеллы Роншан. Красота очищает мир. Париж, Лондон, Нью-Йорк выстраивались в очередь за красотой, за билетами на Плисецкую.  Как и обычно, мир ошеломляет художник, ошеломивший свою страну. Дело не только в балете. Красота спасает мир. Художник, создавая прекрасное, преображает мир, создавая очищенную красоту. Она ошеломительно понятна на Кубе и в Париже.  Ее абрис схож с летящими египетскими контурами.  Да и зовут ее кратко, как нашу сверстницу в колготках, и громоподобно, как богиню или языческую жрицу, — Майя". |
|
| Обсудить в блоге автора | |
Сюжет по теме
 |
Плисецкая скончалась
|
