Вчера умер юрист Василий Алексанян, проходивший по делу ЮКОСа. Корреспондент «Эха Москвы» Тихон Дзядко – о том, как три года назад он собирал подписи в его поддержку
В иллюстрации использована фотография ИТАР-ТАСС
В конце января 2008 года, после того как Василий Алексанян рассказал на заседании Верховного суда о пытках, которым он подвергается в СИЗО, мне позвонила моя мама Зоя Светова. Тогда письма Алексаняна уже несколько месяцев как стали достоянием общественности, но в контексте общего дела ЮКОСа размывалось осознание того, что с человеком происходило. Заплесневевшие стены тюрьмы, разбитые стекла камеры зимой. И всё это — на фоне болезни. Мама возмущалась тем, что пресса и «общественность» оставили рассказ Алексаняна без должного внимания, много говорила о том, что что-то нужно делать — «вытаскивать» его из тюрьмы. Слово «вытаскивать» казалось таким точным, что сомнений в том, что «вытащить» удастся, почти не было. Казалось, всё это происходит по какой-то ошибке — и нужно лишь немного расшевелить информационное поле, всё сразу переменится.
С моим коллегой и товарищем Сакеном Аймурзаевым мы решили собрать поручительства за Алексаняна, чтобы потом адвокат Елена Львова приобщила их к ходатайству о смене ему меры пресечения. Такие поручительства — нормальная вещь, записанная в российском законодательстве. Негласно считается, что чем больше их, тем лучше — а чем громче имена подписавшихся, тем лучше вдвойне. Наша задача казалась нам легкой — казалось бы, кто откажется поставить подпись за тяжелобольного человека, который уже и стоит с трудом. Мы не сомневались, что после этого он выйдет на свободу, — на фоне творящегося вокруг кошмара происходившее с Алексаняном казалось недоразумением: как его могут держать в тюрьме, наверное, просто никто об этом не знает там, наверху; с помощью известных людей мы достучимся, ну и т.п.
Для отрезвления потребовались два этапа: сам сбор подписей и заседание суда. Когда мы с Сакеном обзванивали «звезд», мы в большой степени поняли, что такое, когда у человека есть совесть и когда ее нет. Вот она — «цена отказа», причем с самыми немыслимыми мотивировками. Очень многие «деятели культуры» и «общественные деятели» отказывались это делать наотрез. Кто-то — после двухминутного разговора, кто-то — после получасовой беседы. «Откуда мне знать, как он заразился СПИДом?», «У нас что, мало людей в тюрьмах болеет?», «У меня есть проекты, которые могут от этого пострадать». Фамилии людей, которые произносили эти фразы, всем хорошо известны — произносить их не стоит.
Но многие подписывали поручительства с радостью. Борис Акунин, Лия Ахеджакова, Алла Гербер, Михаил Айзенберг и многие другие – список несложно найти в интернете. Времени было совсем немного, на носу было судебное заседание, и мы хотели отдать адвокатам как можно больше поручительств. Для нас с Сакеном это было своего рода приключением что ли: передвигаясь по Москве на машине, мы смотрели, не следуют ли за нами «черные Волги», будучи почти уверенными, что они где-то рядом; дома у Владимира Войновича пили чай, а у Инны Чуриковой наблюдали за тем, как она подписывается за себя и Лию Ахеджакову, узнавая подпись Ахеджаковой по телефону («Лия, у тебя «д» как домик или с хвостиком?»). Приключением это было и потому, что мы почти не сомневались в положительном исходе всего предприятия. Ну а как иначе? Вот они подписи, человек болен – казалось, за чем дело стало?Тем более, что приговора еще не было, и речь шла даже не о подписке о невыезде, а о гражданской больнице, пусть и под конвоем.
Заседание Московского городского суда состоялось в начале февраля. В зале, помимо сторон процесса и судьи, были два поручителя — Борис Акунин и Игорь Ясулович, а также привычный для процессов по «делу ЮКОСа» «потерпевший» — непонятный дед, функция которого всегда заключается в том, чтобы журналистам в перерыве рассказывать про «вор должен сидеть в тюрьме».
Всё заседание продолжалось не более получаса. От прокурора Власова — стандартные формулировки: «Может оказывать давление на следствие», «Может скрыться» и так далее. От адвокатов — медицинские документы и поручительства за Алексаняна. Поручительства судья Найденов брезгливо принял с таким лицом, будто намеревался ими подтереться. Не меняя выражения лица, он оставил меру пресечения без изменения, а Алексаняна — под стражей. Хотя, казалось бы, чего проще? Речь шла даже не о том, чтобы его отпустить домой, — а о том, чтобы из тюремной больницы отпустить в обычную, — пусть и под конвоем.
Благодаря судье Найденову, больной целым букетом заболеваний Василий Алексанян провел еще несколько месяцев под стражей, потом его согласились освободить за астрономический залог в 50 миллионов рублей, потом — дело и вовсе закрыли.
Я не знаю, как Алексанян последние годы жил, постепенно умирая, у себя дома. В сущности, я его даже никогда не видел — только на фотографиях и на видео.
Но теперь я знаю две вещи. Мое государство на протяжении нескольких лет пытало, а в конце концов убило человека. И я знаю цену милосердию и то, что все эти найденовы, власовы, путины и прочие как тогда, так и сейчас строят успешные карьеры, с легкостью переступая через жизни людей.
В такие моменты, как вчера, как мне написал один из фигурантов «дела ЮКОСа», перестаешь быть христианином. И понимая, что «Бог им судья», мечтаешь оказаться среди присяжных заседателей.
|
