Часть первая

1. Предварительное замечание

Эта заметка написана с политико-философской, не с юридической точки зрения. В ней встречаются юридические термины и упоминаются события и процессы в сфере права, однако в этом смысле она имеет характер вполне дилетантский, поскольку право обладает высокой степенью автономности, собственным языком и правилами рассуждения, которые являются практически непреодолимым барьером для непосвященных. Однако право включено в более широкий контекст политической жизни, существует автономно, но проявляет себя вовне, и отсюда, извне, оно наблюдается [1]. На право пытаются воздействовать, пытаются объяснить или предсказать политический смысл его функционирования.

Вопросы конституции имеют юридический смысл, поскольку имеют также и смысл политический. Но политический смысл конституции — это не просто значение правового документа. Существует несколько способов понимания того, что вообще представляет собой конституция. Согласно одному из них, которое мне более всего близко, конституция — это подлинное политическое устройство страны, а документ, который носит то же название, — способ описания этого устройства, его формализации и фиксации в юридических терминах. Сложность в том, что отделить рассуждение об устройстве политической жизни от рассуждений о документе не всегда возможно и не всегда желательно.

2. Основной тезис и его уязвимость

В течение ближайших нескольких лет Россия может столкнуться с конституционным кризисом.

Это утверждение покажется одним слишком сильным, а другим — слишком слабым.

Слишком сильным, то есть несообразным остроте проблем, алармистским его, скорее всего, сочтут те, кто видит в перспективе политической жизни пусть и серьезные, но все же технические задачи, для решения которых нужны технические же средства, например, устранение противоречий в законодательстве, приведение практики в соответствие с писанным правом, а также прагматичные политические меры ad hoc. Такие решения в политике не исключают противостояния, напряжений, в том числе и серьезных. Но главные вопросы: устройство государственной власти, ее распределение, персональный состав властвующих и т.п. — не становятся тут ни предметом обсуждения, ни проблемой.

Слишком слабым это утверждение сочтут пророки глубокого политического кризиса, который, как они считают, разрешится у нас сменой политического режима, персонального состава высшего политического слоя и/или разрушением страны. Правовые вопросы, в том числе и слово «конституционный», ничего не добавляют к ожиданиям и к средствам анализа ни для тех, кто считает будущий кризис технической проблемой, ни для тех, кто ставит на катастрофу.

Такой скепсис, конечно, объясним. Общее, широко распространенное отношение к законам в нашей стране сильно изменилось по сравнению с той эпохой, когда именно на следование им возлагалось столько надежд, когда присутствие в высших органах власти профессиональных юристов считалось одним из средств добиться радикальных перемен к лучшему и, таким образом, само входило в число этих ожидаемых и вожделенных перемен. «Социалистическое государство» должно было стать правовым.

Мы помним это время и эту риторику: борьбу против статьи 6 Конституции СССР, в которой фиксировалась руководящая роль КПСС, и важные поправки конца 80-х — начала 90-х годов, до неузнаваемости изменившие многие ключевые статьи в Конституции РСФСР, наконец, кровавые события 1993 года и принятие действующей конституции, которая решительно утверждала возникновение нового политического единства.

Настроение тех лет ушло, хотя — говоря метафорически — ткань права стала плотнее: множество правовых актов и их толкований, возникших за эти годы, персональное увеличение юридического цеха, увеличение количества случаев, подлежащих судебному рассмотрению, и т.п. свидетельствуют о так называемой юридификации социальной жизни. Объективно роль юридического выросла.

Вместе с тем в перспективе повседневности господствующим (или одним из господствующих) стало настроение, которое можно перевести в сжатые формулы примерно так: «Есть (и/или постоянно меняется) некоторое истинное соотношение сил, в котором писанное право для сильного — дополнительный ресурс, для слабого — плохая защита, а документ, якобы, столь значительный, как конституция, имеет силу политической декларации давно ушедших времен. Если надо будет что-то поменять в стране, то одним конституция не помешает, другим не поможет, а вообще-то и самое конституцию изменить не так уж трудно». Этот новый правовой (а вместе с ним, конечно, и конституционно-правовой) нигилизм, возможно, менее всего заметен юристам как мощному и процветающему сословию, однако он зреет и приобретает политическое значение. Смысл его очевиден: если прорваться к существу дела, к справедливому решению через коридоры права нельзя, значит, право стало помехой справедливости и подлежит устранению в его нынешней форме вместе со всеми документами и сословием интерпретаторов. Конечно, до полной ясности, до последних выводов оно доводится не всегда, но является социальным симптомом. Разговоры о писанном праве встречают не равнодушие, а раздражение, не удивление, а весьма эмоциональное желание опровергнуть «юридические иллюзии». Пройти мимо этого невозможно, считать всего лишь заблуждением, которому надо противопоставить истинное знание, — наивность, не могущая быть оправданной после двух веков исследований идеологии и социологии знания. Другое дело, что исследование генезиса этого убеждения увело бы нас от сути дела. Достаточно исходить из того, что его невозможно сейчас ни изменить, ни опровергнуть; полезно, однако, для дальнейшего провести небольшой мысленный эксперимент, чтобы показать ограниченную пригодность таких взглядов.