Движение «Российская ЛГБТ-сеть» пытается помочь гомосексуалам, которые подверглись преследованиям в Чечне. Сотрудники организации запустили горячую линию и пытаются отправить пострадавших за границу или вывезти хотя бы за пределы Чечни. О кампании против геев 1 апреля сообщила «Новая газета»: по данным издания, в республике задержали больше ста человек, три человека убиты; людей держат в секретных тюрьмах и с помощью пыток пытаются выбить контакты других гомосексуалов. 13 апреля «Новая» выпустила обращение, в котором заявила, что «у редакции после публикации о преследованиях геев есть серьезные опасения за безопасность уже не только конкретных журналистов, но и всех без исключения сотрудников». «Медуза» публикует монолог одного из чеченцев, попросивших помощи у организации; его записала журналистка Елена Костюченко.
По просьбе героя мы не сообщаем его имени; из текста удалены сведения, которые позволяют вычислить его личность и местонахождение.
Я гей; не такой, чтобы орать об этом. Даже жена не знает. У меня четвертый ребенок на подходе. У меня много родственников — и никто не знает, что я гей. Я живу обычной жизнью. Но если у меня будет возможность встретиться с кем-то, я не буду, конечно же, отказываться. Мне это необходимо. Я не думаю, что это моя вина. Может, природа, а может, болезнь.
У нас в республике никто не ходит с пирсингом, с длинными волосами и так далее; никак не показывают люди свою ориентацию. Ты по мне скажешь, что я гей? Так же и там и ходят. У многих семьи. У всех семьи, фактически. У нас такие вещи не разглашаются. Чтобы поставить свою фотку на сайте знакомств — такого нет. Никто [из местных геев] не знает имен друг друга, где кто работает, где кто живет. У всех клички, и людям это сложности создает. Они ищут Мусу, а на самом деле ты Саид.
Я работал — и работал хорошо, на жизнь хватало, уверенно себя чувствовал. Был друг, тоже гей. Мы с ним редко виделись, совсем редко. И у нас был общий знакомый. Не знаю, какие между ними были отношения. Я их обоих знал. Люди видели, что они ко мне подходили, что мы разговаривали. И потом этот наш общий знакомый познакомил меня со своим родственником. А потом этого родственника поймали на чем-то — и видимо, в телефоне лазали. По этим контактам они поняли, что он нетрадиционной ориентации. Так они так по цепочке на меня вышли.
Полицейский мне позвонил: «Где ты? Быстренько одевайся, я сейчас подъеду». Я сразу телефон на полку убрал, взял другой, где контактов не было. Вышел — они уже у двери были. В машине согнули, чтобы не видел, куда едем. Сразу до меня дошло, что именно за это [гомосексуальность] меня взяли. Они в телефоне порыскали, ничего не нашли.
Повели в подвал. Там двери вот такой толщины, сырость. Очень было тяжко. Там уже был этот мальчик — родственник того человека. А его самого [общего знакомого] отпустили — за то, что сдал нас.
Первые несколько часов били. У меня здесь была сильная гематома, ребра сломали. Потом ток. Специальная катушка такая, прищепки железные на уши или на руки — и начинали. Я выдерживал. Морально — куда больнее. Говорят, что ножом ударишь, рана заживает, а если словом — никогда. Психику мне разрушили. Они искали моего друга — не могли найти его номер. Я говорил, что знаю всех как знакомых, как соседей, что у меня своя семья. Я говорю: если я гей, привезите человека, который скажет, что он со мной был. Я поклянусь, что это неправда. И я бы поклялся.
Тот парень, которого вместе со мной забрали, — спортсмен, красавчик. Такой хороший парень. Тоже не сдался. Только очень сильно орал. Я уже ему кричу: ты хоть придумай [выдумай что-нибудь], расскажи им. Ему очень больно было.
Там подвал такой, много комнат. Ты слышишь все, но не видишь. Мы там неделю провели. Не кормили нас вообще. Просто голодом морили. Ни еды, ни воды. Молиться разрешали. Идешь в туалет, там совершаешь и быстро пьешь.
В Грозном есть один парень в теме. Он среди геев славится как икона стиля. Одевается всегда красиво. И, естественно, натуралы, которые его видят, догадываются [что он гей], но точно не знают. И этот военный, который меня допрашивал, он давно, видимо, на него справки наводил. Но доказательств не было. И нашли его, привели. Меня допрашивают, и тут его заводят. «Ты его знаешь?» Хорошо, что мы увидели друг друга вообще. Я говорю: не знаю. И этот парень услышал и понял, что я ничего не сказал на него. И он тоже сказал, что меня не знает. Они начали ему врать: он про тебя говорит, что ты такой [гей]. А тот отвечает: да откуда, я его не знаю, какой он мне друг? И к нему больше не докопаться, и его отпустили. Сейчас за границей находится. Всем повезло, что он успел уехать. У него нет детей, он живет своей жизнью. И таких пыток он бы не выдержал [и мог бы сообщить о своих знакомых геях].
За то время, что нас там держали, они нашли-таки адрес моего друга. Пришли к нему домой, а родители сказали, что он в Ростов уехал. А сами ему позвонили. Он сразу продал недвижимость за полцены и улетел за границу. Нас это спасло. Вскоре нас отпустили.
Мне они сказали, чтобы я не уезжал, чтобы в любое время был доступен для них: «Никому ни слова, остаешься дома, чтобы в любое время был на связи». А мы с семьей как раз переехать собирались. И, конечно, как я вышел, переехали. Я начал работать, жить обычной жизнью, потихоньку все улаживалось, утихомиривалось. Только я весь поседел, меня даже люди не узнавали на улице. |